Вошёл и старый Далибор, нахмуренный, уставший, едва в состоянии держаться на ногах.
Не говорили между собой – только глядели и благодарили Бога.
Мрачный Флориан думал уже, как сможет обеспечить покой семье, когда сам через несколько дней вынужден будет двинуться обратно.
Нападение этого дня лучше всего доказало, как дерзок был этот сосед и враг, который поджидал минуту, дабы отомстить.
Гарнизон был слишком маленький… Один старец не мог справиться с обороной.
Знал уже Шарый своего противника, что, уйдя живым, каяться не будет, устрашить себя не даст и тем худшую месть запалит. Рассчитывать на то, что он был позорно прогнан и ранен, Флориан не мог.
Остался бы дома для охраны, но обещал воеводе; часть своих людей он оставил в лагере, поэтому должен был вернуться, и то скоро…
Только теперь, когда уже нападающих не было, начали стягиваться люди из деревень и у ворот поднялся шум, потому что хозяин и командующие винили их в умышленном опоздании. Поселенцы отговаривались тем, что в огненных знаках не были уверены, что ночь тёмная и плохие дороги поспешить не позволили.
Для устрашения должны были солтысов посадить в подземелье. Из кучек выбрали паробков для умножения гарнизона, и сам Далибор вышел, чтобы восстановить какой-то порядок.
На скорую руку нужно было поправить ворота и заборы, поэтому сразу взяли из кучки людей с секирами, начали стягивать балки и колоды…
Тем временем Флориан отправил посланца в Лелов своему шурину Леливу, чтобы прибыл на совещание и помощь.
Наступило утро после той страшной туманной хмурой ночи, а здесь на мгновение никто заснуть не мог. Обивать ворота и укреплять замок было первой необходимостью, которую Шарый перед выездом должен был уладить.
Эти кучки, чувствуя свою вину, старались её удвоенным рвением замазать.
Потеряв из группы нападавших убитыми, ранеными и взятыми в плен десяток человек, раненый Никош, побитый ещё ночью, дошёл до своей горки и, опасаясь возмездия, запер ворота, наказав людям стать у валов.
Жертвой его ярости пало то, что дома у порога ему попалось, бил и убивал собственных людей, потом бросился на ложе, истекая кровью и не думая о ранах.
Курп, который стоял в воротах, когда подтянулись беглецы, выскользнул, незамеченный, боясь мести.
Сбежавшую Журиху, когда она утром появилась у ворот, Никош, выбежав из избы, приказал повесить. Люди, не смея её коснуться, потому что боялись ведьмы, дали ей сбежать.
Весь следующий день никто не мог подойти к Буку и добиться от него слова, разгонял и бил людей, кипя бессильной злостью. Вечером, проголодавшийся, он начал пить, и лёг, охваченный каменным сном.
Когда проснулся на другой день, был уже иным – словно протрезвел. Пошёл считать своих людей, спрашивал о тех, которых не стало, и, влезши на валы, посмотрел на Сурдугу, замурчал что-то сам себе, отмыл себе застывшие раны, оделся, вооружился, приказал подать коня и, поставив у ворот стражу, уехал прочь, не говоря куда и на сколько.
В этот же день из Лелова приехал к Флориану шурин в несколько коней, везя с собой двоих родственников из окрестностей, которых у него застало посольство.