Первый вернулся Сандо – глаза его смеялись.
– У маршала насмерть пируют, – сказал он. – Только сели есть, а выпили уже достаточно… Слышно это из песни, потому что, пока трезвые, поют набожно, а уже теперь начали распущенно. За каждой песней раздаётся жестокий смех.
Все поглядели друг на друга.
– А у других спокойно? – спросил Добек.
– Везде весело, – отпарировал Сандо.
– Чем дольше будут бдить, тем днём лучше заснут, – добавил Ремиш.
Вбежал Славек, обратились все к нему – он сперва показал рукой, что всё как надо.
– Никто даже не раздевался, – сказал он, – а всем так срочно, как нам дня ждать. Сидят по шатрам и под возами, как на часах, каждый держа в руке меч.
Старшие усмехнулись.
– Как вам кажется? – спросил Ремиш. – Есть ли уже полночь?
– Кто его сейчас знает, – рассмеялся Огон, – я по опыту то знаю, что дни в жизни не равны, – когда человек хочет сократить, это растягивается, а когда рад бы продлить, сокращает.
Заглядывали в бочку, пока последние из неё капли не вылил Климаш. Ремиш нашёл другую, но не все согласились на то, чтобы в неё заглядывать.
– С мутной головой идти на бой нехорошо, – отозвался Добек.
– Или-или, – возражал Ремиш, – иногда в бою трезвый чересчур видит, а лучше слепым быть.
Начали понемногу наливать. До утра было далеко.
Тот и этот достали сухого хлеба и засохшего мяса, но с разговором не шло – мысли кружились вокруг одного: скоро ли придёт утро.
Тот, кто приоткрывал заслону шатра, чтобы увидеть ночь, её затем опускал – темнота была непроницаемая. Туман сгущался, хоть ножом режь.
Климчу было скучно.
– Если бы нам кто-нибудь хоть сказки рассказал, – отозвался он.
– Тогда бы мы их не слушали, – отпарировал Добек, – во мне одно говорит и я только то слышу: Месть! Месть!