Ещё днём ранее он выступил из лесов, зная хорошо о положении неприятеля, о его силах, об удалении комтура хелминского… Войско шло в тишине, прикрытое туманом, даже на расстояние около десяти стай от лагеря неприятеля.
Тут король выступил сам, созывая к себе воевод и хорунжих, которые его окружали. Он был бледный и взволнованный.
Днём раньше из страха за судьбу сына, он вынудил его с Трепкой удалиться, запретил ему участвовать в этом смертельном бою.
– Это последний, может, раз Господь Бог мне дозволил стоять в битве с вами, – сказал он своим, – пусть же позора не понесу! Неприятель силён, но, обременённый добычей и табором, не ожидает нас… Мы победим его…
Его голос прерывало учащённое дыхание. Он посмотрел на воевод, называя их по имени, позвал к себе хорунжих, обещая им свою благодарность.
– Последний раз я с вами иду, – повторил он, – мы верим в Бога и победим.
Все подошли к нему, обещая сражаться до последнего.
Король в этот день надел свои старые, испытанные, во многих местах погнутые и порубленные доспехи, шлем без каких-либо знаков, потому что и так его рост делал легкоузнаваемым и неприятеля на него вызывал.
Воевода краковский начал вместе с иными просить его, чтобы стал в стороне, не вмешиваясь в бой, а им позволил столкнуться с неприятелем – но никакая сила на свете остановить старца не могла. Рвался в первые шеренги с юношеским нетерпением.
Добавили ему нескольких человек к боку, чтобы его, по крайней мере, заслоняли.
– Не бойтесь за меня, – сказал он Хебде, – даст Бог победить, буду целым, – но если нас встретит поражение, не хочу живым выйти с поля!
Сказав это, король вместе с другими бросился на лагерь крестоносцев.
Цепи, которые его опоясывали, при первом ударе были порваны. Польские отряды вторглись в лагерь, смешались тут крестоносцы с поляками, а где шеренги разрывались, одиночный бой аж под шатрами и в центре лагеря распространялся.
Туман долго не позволял ничего разглядеть, кроме постоянных сражений, конных, пеших, и, наконец, лежащих уже на земле, отступающих и наступающих противников.
Около полудня, когда ещё по-прежнему кипел бой, солнце прорвалось через серые покрывала… и открыло глазам страшную картину – самих сражающихся.
Поле боя было устлано трупами и ранеными. Среди них, на них сопротивлялись ещё крестоносцы, зная, что спастись не могут, а сдаться не хотят ещё.
Маршал разогревал остатки, собирая разбежавшихся, обещая прибытие комтура хелминского и подкрепления.
Рядом с ним, окружённый избранным рыцарством, стоял с орденской хоругвью Иван, солдат великой силы и мужества, которому из-за этой фигуры и представленных уже доказательств отваги на поле боя, доверили самое дорогое знамя.
Воевода Винч с Добком бросились на кучку и, отовсюду её опоясав, стиснули так, что, поражённый топором Добка, гигант пал, хоругвь увлекая за собой на землю.
Маршал, который увидел это издалека, закрыл глаза, рука его бессильно опустилась. Стоял, не думая уже о сражении, и новый отряд, который на него напал, вместе с товарищами забрал его в неволю.