Этот голос вернул Шарому жизнь, он собрал остаток сил, и с мученической улыбкой ответил слабым голосом:
– Милостивый пане, гораздо худшая мука – сносить под боком злого соседа, какого я имел и имею!
Король подошёл на шаг ближе. Встал перед ним Хебда и воскликнул:
– А это мой Флориан из Сурдуги!
– Думай о хорошем, – отозвался король, – ежели вылечишься от этих ран, я тебя избавлю от злого соседа.
Хебда тут же приказал людям взять его на носилки и нести в лагерь, где королевский лекарь должен был осмотреть и перевязать раны.
Флориан, дотерпев до этой минуты больше силой духа, чем тела, когда почувствовал уже себя под опекой, потерял сознание.
Он едва имел время, чувствуя упадок сил, воскликнуть, обращаясь к воеводе:
– Сивого моего заберите!
Той ночью никто на поле боя не заснул, кроме тех, что уже никогда не должны были встать.
Там, где недавно был лагерь крестоносцев, разбили шатры для короля, где развевалась большая орденская хоругвь с чёрным крестом и орлом, ветер уносил красный королевский вымпел с белым орлом.
На поле, как поглядеть, лежали трупы частью уже обнажённые, частью в доспехах и одеждах, смешанные вместе с лошадьми, разбитые возы, поломанные доспехи.
Когда последняя битва с Плауеном, взятым в неволю, закончилась разгоном его людей, которые в беспорядке разбежались, согнали в кучи всех невольников, взятых утром и вечером, рыцарей, кнехтов, которые сдались или были недавно схвачены.
Это была толпа, в которой самые достойные смешивались с самыми плохими, пытаясь спастись, делаясь маленькими.
Но по остаткам доспехов, по лицам и фигурам легко было распознать командиров, остатки белых порванных плащей выдавали их.
Пятьдесят шесть рыцарей попало в руки к полякам, около четырёхсот легло на плацу.
Толпа, которая окружала невольников, грозно рычала. Не хотели им простить – взывали к мести за своих. Некоторые бросались на безоружных, так что стражи до прибытия короля едва могли их заслонить.
Когда Локоток спешился и поглядел на позорно связанных верёвками своих неприятелей, среди которых находился и маршал Теодорих, с холодным отчуждением ожидающий смерти, комтур эльблонгский Герман, бледный, как труп, Альберт, ком-тур гданьский, великий комтур Отто фон Бонсдорф и наконец взятый Русс фон Плауен, смерил их заискрившимися очами, не говоря ни слова.
Самые дерзкие из них боялись разъярённой толпы, но с прибытием короля они были уверены, что краковский пан не осмелится раздражать мстительного ордена, наказывая их смертью. По их взглядам это было видно. Герман высокомерней поднимал голову, Альберт смело отпихивал нажимающую толпу.
Но великополяне, которые были свидетелями, как бесчеловечно издевались крестоносцы над безоружными, в костёлах оскорбляли женщин, обкрадывали капелланов, убивая старцев у алтарей, под опеку которых они схоронились, сбежались в кучу, очень фанатично требуя не мести, но законного наказания.