На завтра, однако, уйти с поля боя под Пловцами было невозможно; король должен был свои полки стянуть заново, отослать добычу; спешил отправить послов к жене и сыну с радостной новостью о победе.
Утро проходило на этих приготовлениях.
Было уже около полудня, когда на тракте от Бреста Куявского показался маленький конный отряд, медленно направляющийся к шатру короля. Во главе его медленно ехал мужчина, согнутый возрастом, седой, с чётками в руке, в меховой шапке на голове и крестом на груди.
Начатая молитва застыла на его губах, а глаза были уставлены в грустный вид поля боя, на котором лежали обнажённые, синие, оборванные тела убитых.
Ночь, во время которой слуги не бездельничали, уже все эти трупы избавила от одежды, стаи воронов летали над ними, то опускаясь на поле, то поднимаясь и испуганно кружась…
От лесов сновали как бы тени, показывающиеся и исчезающие в долинах… собаки или волки?
Старец ехал, глядел, и слёзы стояли в его глазах. Не знал даже, когда конь его довёз до королевского шатра и остановился перед ними.
Этим старцем был Матиаш, епископ Куявский.
Локоток в своей серой опонче вышел ему навстречу. Поглядел на епископа, улыбаясь, но этого взгляда хватило, чтобы убедиться, что епископ прибыл сюда не от радости победы, но с болью над столькими людскими жизнями, которыми она была оплачена.
Король видел в этом триумф, духовный плакал над жертвами.
Матиаш склонил седеющую голову перед приветствующим его паном.
– Видите, – произнёс король, – Бог это устроил. Он мне дал победу над гордым врагом, пусть ему навеки будет хвала, что сжалился надо мной.
– Тот же Бог, – спокойно отозвался епископ, – привёл меня сюда, милостивый пане, чтобы я, слуга его, исполнил христианский долг, – врагам также, как и своим, надлежит погребение и молитва… Позволь мне, чтобы я мог похоронить эти тела и показать врагам, что мы – христиане и исполняем свои обязанности.
Король молча склонил голову.
– Понёс и я ощутимые потери, – проговорил он. – Погиб мой верный Жегота из Моравицы, нет Кристиана с Острова, Прандоты и Якоба из Шумска… защищали мои хоругви и положили головы.
Епископ с грустью поглядывал на обнажённые трупы убитых крестоносцев, на шеях которых были ещё заметны верёвки, которыми их придушили.
– Дал бы Бог, чтобы за это дорого и долго не заплатить! – сказал он. – Они могущественные, они сильные, мстительные и жестокие! Остался кто-нибудь живой из их вождей? – спросил он тихо.
Локоток с неприязнью вымолвил имя маршала.
– Одного его я мог спасти, – сказал он, – остальных убили те, которые на их зверские убийства смотрели.
Епископ, тут же слезши с коня, с кучкой своих людей и добавленной ему лагерной службой, пошёл, следя, чтобы все тела собрали и копали могилы.