– Сказала я ему, – прибавила воеводина, – о том, что король обещал Флориану и, кажется, что Никош, хоть усмехался над этим, должно быть, принял к сердцу королевское слово.
Домна всё же не успокоилась, пока навстречу мужу нескольких вооружённых мужчин не выслала.
Халка, которая, хоть издали, смотрела на страшную битву под Пловцами и из-за своего мужа, за которого боялась, допытывалась о самых мелких подробностях её, начала теперь рассказывать о том памятном дне, в котором гордость крестоносцев и их жестокость были наказаны.
Все, кто жил в усадьбе, теснились слушать в комнату, за дверь, и торжественное молчание, прерываемое только криками радости и знаком святого креста, царило во время рассказа Халки, которая сама не загорелась и не разволновалась.
Молодая пани за своего мужа и его богатырскую храбрость чувствовала себя гордой. Слёзы её высыхали от этого чувства радости и почтения к человеку, который умел быть таким простым, таким скромным, а так всю жизнь по-рыцарски себя вёл.
Рос в её глазах любимый муж, сильного духа, который, будучи близок к смерти, помнил только о том, чтобы королю покой своей семьи и будущее поручить.
При нём уменьшались иные, которые хотели быть великими, а не имели его железной добродетели, побеждающей страдание, упрекающий смерть.
– Мой Флорек! – повторяла она с бьющимся сердцем и красными от слёз глазами. – Мой!
Целовала детей и хотела было поведать им, как должны были почитать отца – на это её слов не хватало…
На следующий день с утра замок готовился, как к великому торжеству, к приёму своего пана.
Новость со двора пошла по деревням – с эхом королевских слов и обещаний.
Толпы собирались приветствовать возвращающегося на границе. Со всех деревень, наряженный празднично люд, тиснулся на дорогу, ведущую в замок.
Рассказывали друг другу и то, что было, и то, что каждый от сердца добавлял к повести о трёх копьях и злом соседе. История представлялась уже легендой, которая должна была выдержать века.
В замке Бука заметили это великое движение и беспокойство около Сурдуги, но отсюда никто не тронулся ни помогать, ни мешать. Из-за остроколов Никош неспокойно смотрел, приказав запереть замок, а людям – защищаясь, выходить из него.
Домна сразу дала знать в Лелов, откуда её брат и всё, что жило, вскочили также на встречу Флориана.
Со своей повозки, застеленной шкурами, Шарый, приближаясь к дому, выглядел всё более неспокойным. Знакомая околица позволяла ему вычислить время и расстояние, измерить биением сердца приближение к Сурдуги.
Он напрасно, однако, торопил и просил возниц, чтобы поспешили; был выдан приказ, чтобы раненого везли медленно, не давая повозки наклоняться. С обеих сторон шли слуги, на плохих переправах поддерживая его, чтобы не чувствовал тряски. Но о своих ранах и страдании забыл Флориан, так срочно ему было увидеть своих, обнять Домну.
Так они доехали до границы, где стоял крест, а около него кучка людей. Владелец с частью кучки из Ласек и Возников, подъехал первым к пану.
Старый слуга целовал его ноги, а группа радостно приветствовала, и шли с ней дальше. Он уже чувствовал себя сред своих.
– Милый Боже! – говорил он в духе. – Лёжа на поле боя, когда я думал, что мне уже пришёл последний час, разве я надеялся, что доживу до этой минуты?