Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!

– П-п-посмотри! – сказал он, весь дрожа.

Записка гласила: «Когда комбинации одинаковы, взломать один не труднее, чем любой другой – Тот Же Самый».

– Что это значит? – спросил я.

– У меня н-н-на всех сейфах од-д-динаковые к-к-комбинации! – пролепетал Гоффман.

– Идея не из лучших.

– Т-т-теперь п-п-понимаю, – признался он, потрясенный донельзя.

Похоже, кровь Гоффмана отлила не только от лица, но и от мозга тоже, потому что работал он с явными перебоями.

– Он подписался своим именем! Своим именем! – сказал вдруг Гоффман.

– Что? – Я-то в этой записке имени своего не поставил.

– Да, – заявил Гоффман, – это тот же самый, который пытался проникнуть в здание «Омега»!

Всю войну и даже после нее по Лос-Аламосу то и дело расползался один и тот же слух: «Кто-то попытался проникнуть в здание „Омега“!» Видите ли, во время войны в этом здании производились необходимые для создания бомбы эксперименты, в ходе которых накапливалось количество делящегося вещества, достаточное для того, чтобы вот-вот началась цепная реакция. Экспериментаторы роняли кусочек вещества так, чтобы он пролетал вблизи от другого, на миг возникала реакция, а они измеряли количество возникавших при этом нейтронов. Контакт двух масс вещества был очень недолгим, поэтому развиться до настоящего взрыва реакция не успевала. Тем не менее она возникала, и это позволяло утверждать, что все задумано правильно, что масса вещества выбрана верно и все происходит согласно прогнозам – очень рискованные эксперименты!

Естественно, их проводили не посреди Лос-Аламоса, а в нескольких милях от него, в окруженном лесами изолированном каньоне. Там и стояло здание «Омега» – с собственной оградой и сторожевыми вышками. Посреди ночи, в самый тихий ее час, какой-то кролик выскакивал из кустов, налетал на изгородь и поднимал изрядный шум. Охранник открывал пальбу. Прибегал его командир, лейтенант. Ну не мог же охранник сказать ему, что дело всего-навсего в кролике. Ясное дело, не мог. «Кто-то пытался проникнуть в здание „Омега“, я его спугнул».

В общем, Гоффман был бледен, дрожал, ему и в голову не приходило, что логика его хромает: тот, кто пытался проникнуть в здание «Омега», навряд ли мог быть тем, кто находился в этот миг где-то тут, рядом с ним.

Он спросил у меня, что ему теперь делать.

– Что же, посмотри, не исчезли ли какие-нибудь бумаги.

– Да вроде бы нет, – сказал он, – я никаких пропаж не замечаю.

Я пытался как-то подвести его к сейфу, из которого забрал понадобившийся мне документ:

– Э-э, ладно, однако, если все комбинации одинаковы, возможно, он утащил что-то из другого сейфа.

– Точно! – сказал Гоффман, выбежал в свой кабинет, открыл первый сейф и увидел мою вторую записку: «Этот взломать было не труднее, чем тот – Умный Малый».

К этому времени ему уже было без разницы – «Умный Малый» или «Тот Же Самый»: он твердо уверовал в то, что имеет дело с человеком, который пытался пролезть в здание «Омега». Так что уговорить его открыть сейф, в котором лежала моя первая записка, оказалось особенно трудно, – не помню уж, как я с этим справился.