Он донес меня до поваленного дерева, смахнул с него снег, усадил меня и опустился на колени передо мной, сжимая мои ладони.
Наверху над нами завывала метель, с гор несло холодом, ледяной ветер пронизывал до костей, а я собиралась с силами, чтобы произнести приносящее доверившемуся мне мужчине немыслимую боль:
– Quod vera imago!
И Гордан рухнул на ледяную, промерзшую землю, забившись в припадке и зарычав от боли и трансформируясь вовсе не в дракона – в Зверя.
Здесь, вдали от камня-основания и драконьей магии, Зверь стал сильнее, и становился сильнее с каждой секундой. И все, что мне сейчас оставалось, – верить в любовь. Истинную, искреннюю, преодолевающую все преграды любовь. Настоящую любовь, как в сказке. Как во всех сказках разом. Потому что единственным, что могло спасти меня сейчас, была любовь. Этот этап, последний этап трансформации, являлся самым опасным. Профессор Стентон не допускал меня к нему, потому что порой оборотни, обезумев от боли, обретали невероятную силу, рвали оковы, гнули прутья клеток и добирались до дракона, пару раз буквально разрывая его горло клыками. Профессора спасало лишь то, что он был чистокровным драконом, а вот магия не спасала. Даже защитная, даже щиты, даже серебро. Ничего не спасало, поэтому от последней стадии трансформации Стентон держал меня как можно дальше. И когда я занялась Арнелом, я знала на что иду, осознавала риск, но я проводила трансформацию в подземелье дома, вблизи камня-основания, и это было существенной защитой. А вот практически чудом стало то, что взбешенный Арнел последний этап трансформации прошел сам. Без чьей-либо помощи. И эмоцией, подтолкнувшей его к этому, была злость.
Но здесь и сейчас не было ни злости, ни защиты камня-основания, ни возможности прибегнуть к охранной магии. У меня не было ничего. Абсолютно ничего, кроме… любви. Любви лорда Гордана ко мне. Любви, которая теперь должна была защитить нас обоих.
Я соскользнула следом за Горданом, теряя плащ на том самом поваленном дереве. Обхватывая искаженное болью лицо дрожащими ладонями и глядя в глаза дракона, прошептала следующее заклинание:
– Feralcat!
Рык, взбешенный рык Зверя оглушил меня и потревожил тех птиц, которых не тревожило даже жуткое завывание ледяного ветра. Господи, помоги мне…
Судорожно вздохнув, я продолжила:
– Imperium!
Чудовищный хвост Зверя ударяет по дереву за моей спиной, и то разлетается в щепки, но… любовь, определенно сто раз проклятая Зверем любовь, и все тот же хвост прикрывает меня от острых обломков, а глаза чудовища вспыхивают алым отсветом бессильной ярости от боли и обиды.
И в этот миг мы остаемся один на один не с драконом – со Зверем, что яростно смотрит мне в глаза.
И это плохо. Это очень плохо. Так быть не должно, ведь я пробуждаю дракона.
– Ты, – хриплый голос Зверя и его полный ненависти взгляд, – ты…
Я судорожно сглотнула, все так же держа искаженное уже ненавистью лицо младшего следователя и стараясь не пускать страх в свое сердце, потому что за страхом всегда следует неуверенность, а я не могу сейчас позволить себе сомневаться в своих силах.
– Ты… – Зверь сотрясается от бешенства, – почему ты?
Он в ярости, отчаянной бессильной ярости, потому что при всем своем желании сейчас он не может меня убить. Хотел бы, но не может. Насколько же сильной должна быть любовь лорда Гордана ко мне, если пробужденный в нем Зверь не в силах убить меня даже в тот момент, когда ему стало окончательно ясно, что я убиваю его? Вопрос, об ответе на который я не хочу думать ни сейчас, ни когда-либо вообще.
– Он – мой! – рычит Зверь. – Мой!
Ну уж нет.