Фаталист

– Орел! – сказал Григорий Александрович с подчеркнутым спокойствием.

Монета упала, звеня. Все бросились к ней.

– Вам стрелять первому, – сказал Печорин Грушницкому. – Но помните, что если вы меня не убьете, то я не промахнусь – даю вам честное слово.

Грушницкий покраснел: ему было стыдно убивать безоружного. Печорин глядел на него пристально: с минуту ему казалось, что Грушницкий признается в подлом умысле. Но тот не решался. Ему оставалось только выстрелить в воздух или сделаться убийцей.

– Пора! – шепнул Печорину доктор, дергая его рукав. – Если вы теперь не скажете, что мы знаем их намерения, то все пропало! Посмотрите, он уж заряжает… если вы ничего не скажете, то я сам…

– Нет, доктор! – удержал его за руку Григорий Александрович. – Вы все испортите. Вы мне дали слово не мешать. Какое вам дело? Может быть, я хочу быть убит.

Вернер посмотрел на Печорина с удивлением.

– О, это другое! Только на меня на том свете не жалуйтесь.

– Не буду. Возьмите вот это и спрячьте пока. – Печорин протянул Вернеру запечатанный конверт. – Если меня убьют, передайте его тотчас же князю Скворцову. Лично в руки!

– Значит, все-таки составили завещание?

– Нет. Это письмо.

Вернер помолчал.

– Что ж, передам, – сказал он торжественно и спрятал конверт в карман. – Будьте спокойны.

Капитан между тем зарядил пистолеты и подал один Грушницкому, с улыбкою шепнув ему что-то. Другой протянул Печорину.

Григорий Александрович встал на углу площадки, крепко упершись левой ногой в камень и наклонившись немного наперед, чтобы в случае легкой раны не опрокинуться назад.

Грушницкий занял позицию напротив него и по данному знаку начал поднимать пистолет. Колени его дрожали.

Он целил прямо в лоб!

Бешенство закипело в груди Печорина. Не потому, что он не был готов к смерти. А из-за того, что человек, стоявший с ним на скале, готов был убить его подло и хладнокровно, как собаку, не подвергая себя при этом никакой опасности. И только лишь из-за одной ревности, а не по причине какой-то давней вражды.

Вдруг Грушницкий опустил дуло пистолета и, побледнев как полотно, повернулся к своему секунданту.

– Не могу! – сказал он глухим голосом.