Турнир

— Что это за мазня и нагромождение линий? — Он говорил очень тихо, адресуя реплику Наставнику по алхимии, но как раз в этот момент штатный маг перебросил плетения усиления звука на судей, и голос Садо был отчетливо слышен в каждом уголке Арены. — Леди Блау, — он быстро взял себя в руки и адресовал вопрос мне, — будьте добры пояснить, что именно вы хотели выразить вашим… шедевром.

Я следила за Фейу боковым зрением — она тоже не удивилась, услышав о смене задания.

Аларийка засуетилась, перебирая шпильки, и продолжила творить.

На Маршу я не отвлекалась, я только видела, как взлетают крыльями бабочки рукава, когда она обмакивает кончик кисти. Я рисовала быстро, потому что торопилась. На то, что я задумала, десяти мгновений могло не хватить, и свои старые навыки рисовать это быстро я почти потеряла, но с каждым штрихом пальцы вспоминали все больше и больше, кисть мелькала все быстрее и быстрее.

— Дамы и господа, объявляю начало второй дисциплины в рамках поединка. Искусство живописи, — распорядитель картинно взмахнул рукавами, похожий на большую толстую неповоротливую птицу с пурпурными крыльями. — Образы, которые вы должны запечатлеть на картинах — это жизнь, для первой работы, и смерть во второй. Постарайтесь прочувствовать и верно отразить дух этих глубоких философских понятий…

— Нэнс…, — неужели и аллари уже в курсе? — Ты знаешь, что было на первой части?

— Я не собираюсь в Корпус, я собираюсь на целительский….

Геб внимательно следил за Ареной, стоя у края перил. Потом посмотрю записи.

Тема про море была банальной, на мой личный вкус. Выигрышной — да, но уже набившей оскомину.

Вместо радости и печали, будет жизнь и смерть.

Нэнс кивнула и подбоченилась, бросив прическу.

— Дамы и господа, — толстяк в пурпурной мантии опять затянул свою песню, нудно повторяя правила искусства живописи. Десять мгновений. Ровно столько отводилось на одну картину, когда последняя песчинка упадет вниз, мы должны отложить кисти, и представить свою работу судьям и широкой публике.

— Мисси, наша девочка, — Нэнс ворвалась в ложу, воинственно колыхнув внушительным бюстом, и сверкнула глазами на гвардейцев Хэсау так, как будто это они долго и обстоятельно обижали ее мисси.

Через мгновение тушь была готова. Я повращала запястьями, сбрасывая напряжение, выбрала самую простую и обычную кисть, приступила к рисованию.

— Нэнс, — я спросила тихонько, — если бы тебе нужно было нарисовать картину радости, что ты бы изобразила?

— Вот что я вам скажу, мисси, вы всегда правильная такая. Этикеты-шметикеты, надо было эту красную за волосы и по Арене потаскать, чтобы не выпендривалась…, — она изобразила карикатуру на изящный жест Марши. — И петуха этого, а то ишь, не женственно ему…

— Мисси, кто же знает эту радость. Радость своя завсегда у всех, а вот печаль — печаль она общая. Смерть или голод, — она задумалась. — Я бы печаль изобразила…

— Они сменили образы, — проговорил он быстро. — Чтобы не было времени готовиться.

Ровно два судейских огонька зажглись сбоку картины. Зеленый с золотым и фиолетовый, наши дамы оценили пасторальный пейзаж, но двух голосов мало даже для третьего места.

Северный Предел, Южный, Восточный, Центральный, меня интересовало все, касательно живописи и стихосложения. На одной из строчек палец дрогнул — юный Садо в свое время взял белую мантию сразу в трех дисциплинах, и кто бы мог подумать, что этот расфуфыренный павлин с белоснежно-мраморной кожей из Южного. Загар придал бы хоть немного жизни его напудренному лицу. Пальцы скользили по столбикам, выискивая знакомые имена.