– Помнишь, когда мама уплыла на запад? Нет, ты мелкая была. Не помнишь. А я помню. Я тогда нарушил запрет и долго плакал, всю ночь. А на рассвете увидел маму словно из тумана слепленную. Она молчала и грустно так на меня смотрела. Вот как ты сейчас смотришь. У тебя ее глаза – большие и серые, уголочками вниз, будто обидел кто. А потом она попросила: «Отпусти. Меня твои слезы здесь держат». И тогда я попросил прощения. Сказал, что люблю ее и отпускаю. А она улыбнулась, засветилась вся солнышком и исчезла. И теперь я точно знаю, что об ушедших плакать нельзя.
Белянка кивнула. Она знала, что плакать нельзя. Всегда знала. Но разве от этого легче? Легче дышать?
– Как теперь жить? – прошептала она. – Как мы без нее?
– У нее было три ученицы, Бель, – его мохнатые брови сошлись на переносице. – Три.
– Горлица справится, – покорно кивнула Белянка. – Но такого ни разу не было, чтобы ни Отца у деревни не было, ни Ведуньи. Да еще и чужаки тут.
– Так и быть, я не расскажу Стрелку, что ты о нем на самом деле думаешь! – Ловкий наигранно поджал губы, поднял плоский камешек и пустил по воде.
Она бессильно вздохнула:
– Ты издеваешься?
С трудом сдерживая улыбку, он деловито считал отскоки камешка:
– … три, четыре, пять, шесть, семь! – Ловкий хлопнул в ладоши. – Ты видела? Видела это?
Белянка отвернулась. Как можно быть таким чурбаном?
Брат молчал. Она чувствовала на затылке его пристальный взгляд и жмурилась, сдерживая слезы.
– Она его отпустила, – Ловкий коснулся ее плеча теплой ладонью.
Она? Отпустила? Ласка… отпустила Стрелка? Сняла приворот?!
Ледяная волна окатила сердце, наполнила грудь и схлынула в землю. Белянка распахнула глаза, резко обернулась и уставилась на брата.
– Правда-правда, – кивнул он и широко улыбнулся. До того тепло улыбнулся, что веки второй раз за день защипало от нестерпимо горячих слез.
– А как же Ласка? – рискнула спросить Белянка.
Рыжий взгляд мгновенно похолодел.
– Ночевала у Боровиковых.
Не простит? Он же любит ее! Так нелепо и глупо вышло.