Месма

— Вы ищете… людоедку? — спросил капитан в искреннем изумлении.

— Выходит, что так! — отвечал Вакулин твердо.

Шатохин помолчал в недоумении и некоторой растерянности.

— А с чего вы решили, что она может быть здесь? — спросил он наконец.

— В доме говорят, что она побежала к пристани, — отвечал фотограф, — ну а тут случилась бомбежка, расстрел… Да и вы, кажется, именно здесь ее пытались поймать, правда?

— Послушайте, Прохор Михайлович, — сказал капитан, пропустив мимо ушей его вопрос, — вы напрасно это делаете. Вам лучше не привлекать внимания к своей персоне. Чем меньше будут вспоминать о том, что вы проживали в соседстве с людоедкой, да еще фотографировали ее в своей мастерской, тем для вас лучше.

— Фотографировать людей — это моя работа, — сухо заметил Вакулин, — но тут дело не в этом. Дело в том, что эта самая людоедка спасла мне жизнь… Понимаете? Я обязан ей жизнью.

— Вот как? И как же она спасла вам жизнь?

— Прошлой зимой на меня напали крысы. Целая стая голодных крыс…

Это случилось ночью, когда я был болен и лежал беспомощный в своей постели.

Я звал на помощь, но никто не услышал моих криков. Услышала только она… Августа! Она единственная пришла мне на помощь и прогнала крыс, а также залечила укусы, которые я успел получить. Если бы не она, крысы просто сожрали бы меня. Заживо.

Шатохин молча выслушал его. Потом также молча достал из кармана пачку папирос, вынул одну, размял ее в пальцах. Чиркнув спичкой, угрюмо закурил.

— Думаю, что я понимаю вас, Прохор Михайлович, — сказал он, пуская облачко сизого дыма. — По крайней мере, хотел бы понять. Но и вы поймите меня.

Женщина, спасшая вам жизнь — преступница. И ее преступление таково, что ему не может быть никаких смягчающих обстоятельств. Если мы найдем ее, то вашу спасительницу ждет неминуемый расстрел. Неминуемый и немедленный. Это если она, конечно, каким-то образом осталась жива…

— Так скажите мне… — взволнованно заговорил Вакулин, — вы поймали ее или все-таки нет? Действительно ли она жива, или… Пожалуйста, Василий Петрович! Обещаю вам, я никому ничего не скажу… Никому!

Шатохин подозрительно взглянул на него из-под козырька своей милицейской фуражки. Ему вдруг показалось, что фотограф взволнован куда более, чем можно было ожидать, если бы его вдохновляло одно лишь чувство благодарности за свое спасение…

— Есть такое понятие — тайна следствия, — сказал Шатохин сурово. — Вы о нем не слышали?

— Конечно, я слышал, — отвечал Прохор Михайлович упавшим голосом. — И вы ничего мне не скажете… Очень жаль.

Капитан докурил папиросу и выбросил окурок.

— Знаете… — сказал он, сумрачно глядя вдоль реки. — У меня тут во время бомбежки напарник погиб. Лейтенант Панкратов. Парню было всего девятнадцать лет… Он был моим подчиненным, и я теперь ругаю себя — мне все время кажется, что я был с ним излишне суров, резок. А он… ведь он был совсем еще мальчик! Всё на фронт просился. Героем хотел стать. А вышло вот так… Лешка девочку спасал, понимаете? Сначала вытащил ее из руин, а потом закрыл своим телом от фашистского пулемета. И не стало теперь Лешки…