Сердце бешено колотилось в груди, и, несмотря на царящий вокруг удушающий зной, по его лбу и шее градом катился пот…
Вот так случай! Черт бы побрал эти маленькие провинциальные городки! Здесь необычайно велик шанс встретить в самом неожиданном месте человека, которого ну никак не дОлжно было бы встретить! А впрочем, даже хорошо, что так вышло. Было бы куда хуже, если бы…
Влад с трудом перевёл дух и быстро зашагал в сторону гостиницы.
Свёрток с записками старого фотографа, казалось, обжигал ему руки.
Это была весьма скверная идея — стаскать записи Прохора Михайловича в местный музей! И как же оказалось кстати, что директору было элементарно лень заниматься с ними, и он отослал Влада к своему заму! А если бы он принял их? И попросил бы всё полностью? А потом только отдал всё вместе на изучение Варваре Петровне? Что сталось бы с ней, с Варей — бывшей невестой лейтенанта Гущина, когда бы она прочитала эти записки, увидела бы ЭТУ фотографию? При этой мысли молодому человеку едва не сделалось дурно. С бедной женщиной могло бы случиться самое страшное, а он, Влад, сделался бы невольным виновником этой трагедии…
Нет, недаром Самсониха строго-настрого запретила ему совать нос в эти бумаги! Недаром она настоятельно велела их сжечь, непременно уничтожить!
Не читая… Но он не послушал ее, решил поступить по-своему. И с того самого момента всё у него пошло вкривь и вкось, начались странные и зловещие происшествия, и нет им конца…
Вот же — действительно не зря говорят, мол — черт попутал!
Но — еще не поздно! Он исполнит волю Самсонихи, уничтожит эти записки, спалит их все — до последнего листка! Он это сделает — и как можно скорее. Вот только…
Влад даже остановился на раскалённом солнцем тротуаре, неприятно пораженный внезапно пришедшей в голову мыслью. Легко сказать — сжечь! Но ведь Самсониха велела ему не просто их сжечь, но сжечь непременно на могиле Августы!
И с молитвой! Ну, и где она, эта чертова могила? Ее нет…
И что же теперь ему делать?
Может быть, махнуть на эту деталь рукой и просто сжечь наследие фотографа-людоеда в каком-нибудь заброшенном овраге, раз и навсегда покончив со всем этим? А если этого будет недостаточно? Что тогда? Ведь заднего хода уже не будет, а он не раз уже убедился, что Самсониха — ведунья подлинная, настоящая, и все ее указания следует исполнять в точности.
А с другой стороны, могилы-то Августы нет, а вместо нее есть все основания сомневаться в ее существовании вообще.
Остается одно: тщательно изучить записки до последней строчки! Он ведь потащил их в музей, даже не дочитавши до конца! Возможно, там все-таки найдется какое-либо указание на то, где искать могилу Августы. В любом случае только записи фотографа являют собой единственный источник любых сведений об этой женщине-монстре, каким-то образом связанной с Галей. И он выжмет из них всё возможное. А потом — в огонь! С молитвой… И — больше никаких музеев.
- Вакулин! — донёсся от обитой листовым железом двери ленивый голос конвоира.
Прохор Михайлович нервно вздрогнул. Он медленно поднял голову.
Дверь была приоткрыта, и солдат заглядывал в нее, мутным от скуки взглядом оглядывая сидевших и лежавших вповалку арестантов.
— Эй, фотограф, это тебя! — хихикнул лежавший рядом с фотомастером крайне неприятный тип, всё время досаждавший Вакулину то придирчивыми расспросами, то дурацкими розыгрышами. За время пребывания в этой вонючей берлоге, которое перемежалось только вызовами на очередной допрос, Прохор Михайлович так и не узнал — кто этот тип и за что оказался здесь. В этот подвал ведь можно было угодить за что угодно. Например, за кражу. Или — за опрометчивое высказывание, которые расценят как антисоветское…
— Благодарю, — ответил Прохор Михайлович со сдержанной вежливостью, — я и так слышу.