Месма

Ну, коли уж поднялся, надо заодно и окно открыть! Вот так… В комнату ворвалась волна живительного воздуха. Стало заметно легче дышать… И стало слышно, как весело во дворе щебечут птички.

Прохор Михайлович посмотрел через распахнутое окно в голубое летнее небо, затем медленно и как бы нехотя вернулся в комнату. Снова присел к столу.

Так что же все-таки произошло? Как могло случиться, что его отпустили? или произошла какая-то процессуальная ошибка, и ему следует ожидать повторного визита людей в форме, разъезжающих на воронке? Однако ведь и справку следователь ему выдал! Вот…

Прохор Михайлович судорожно потрогал сложенную вдвое справочку, которую он спрятал в кармане на груди. Надо ее вынуть и переложить в ящик с самыми важными документами…

Мало того, что его освободили совершенно неожиданно. Само следствие велось как-то ни шатко, ни валко — словно бы поверхностно. За пять недель пребывания в следственном подвале на допрос к следователю его вызывали всего четыре раза. Или нет — пять раз… Он ожидал, что его будут избивать, выколачивая нужные показания. Но его ни разу не били. Орали, оскорбляли, издевались, даже кулаком по столу следователь стучал, но самого его и пальцем не тронули! Может, видели, что он и так едва живой, а потому боялись пришибить ненароком до смерти? Да полно! Когда это их смущали подобные пустяки! Но вот не били — и всё тут. А между тем многие арестанты не могли после допроса вернуться самостоятельно — их доставляли волоком по полу, как мешки с навозом! Выбивали зубы, ломали носы, отбивали почки… а вот его не тронули!

Далее… Вопросы, которые ему задавали, были из тех, про которые говорится — вокруг, да около.

Его спрашивали, как давно он знал Августу, какие между ними были отношения… Как будто между нею, роскошной, статной, высокорослой красавицей и ним — загибающимся от многолетней болезни, скрюченным и стареющим не по годам мужиком, утратившим давно мужскую силу, могли существовать еще какие-то отношения, кроме добрососедских! Его даже не спросили, а не разделял ли он часом гастрономических пристрастий людоедки? Ему не устроили очной ставки с ее подельницей Пелагеей, о которой во время допросов его спросили только один или два раза, да и то как-то вскользь… И никаких обвинений в том, что он якобы каким-то образом помог Августе скрыться, Прохор Михайлович также не услышал.

В общем, можно было сказать, что если другие арестанты подвергались избиениям и получали годы лагерей по куда более ничтожным поводам, то Вакулин в сравнении с ними отделался всего лишь легким испугом. Складывалась странная ситуация — если допрос принимал опасный для Прохора Михайловича оборот, то непременно случалось какое-нибудь с виду мелкое событие, после которого следователь плавно отходил от опасной темы. Как будто кто-то невидимый, но могущественный, тщательно оберегал его, уверенно и неуклонно ведя дело к развалу. Но кто? Ведь никаких покровителей в органах вполне заурядный фотомастер никогда не имел… Заступаться за него было элементарно некому.

А финалом всего этого невероятно странного следствия и явилось ошеломившее его нежданное освобождение, в которое он всё никак не мог поверить. И то, что он сейчас сидел в своей квартире и своей фотомастерской, казалось ему каким-то фантастическим сном. Его освобождение никак не вписывалось в правила той логики, которой придерживались нынешние власти.

Прохор Михайлович бросил взгляд на закрытую дверь, выходящую на подвальную лестницу. Из нее раньше появлялась Августа… появлялась то как демон — жестокий, лицемерный и кровожадный, а то как настоящий ангел-спаситель.

Но сейчас дверь была заперта и опечатана. И теперь в подвале под фотоателье никто не жил. Это и неудивительно: кто же поселится в помещении, где совсем недавно две людоедки резали людей, как баранов, и готовили из них пирожки да котлеты? Дверь была плотно заперта, и через нее с лестницы не доносилось ни звука.

Ну что же… А ведь Прохор сумел-таки сделать то, что считал себя обязанным сделать: остановил запущенную Августой машину смерти, работающую с постоянством вечного двигателя! Он сделал это! только вот какой ценой…

Легче на душе почему-то не становилось.

Прохор Михайлович резко поднялся с места и направился к фотокомнате. Открыл выдвижной ящик и вытащил из сдвоенного дна фотографию. Молча принялся разглядывать ее — в который уже раз.

Вот с чего начались чудеса! первое и самое поразительное чудо состояло в том, что нагрянувшие к нему сотрудники органов так и не смогли отыскать главную улику — вот эту самую фотографию Августы, державшей в руках длинный нож и мертвую голову Гущина! А между тем одна только эта фотография моментально подвела бы его под расстрел. И никакие чудеса бы тогда не помогли…

Но они эту фотографию так и не нашли, хотя, несомненно, в своем деле были специалистами и всё в доме перевернули вверх дном. Не нашли! как же такое могло случиться? Кто или что спасло Прохора от неминуемой гибели?

Вакулин долго-долго смотрел в лицо Августы на снимке, в ее бездонные темные глаза… Сейчас ему показалось вдруг, будто она чуть заметно усмехается, взирая на него с фотографии. Сейчас ее взгляд словно говорил безмолвно:

«Как же ты все-таки глуп, мой бедный Прохор! Ты так и не понимаешь, почему остался живым и вернулся домой? Разве я не говорила тебе…»

Прохору Михайловичу сделалось как-то не по себе, и он с усилием отвёл взгляд от пронизывающих глаз Августы. И в тот же миг вспомнил те слова, которые не раз обращала к нему Августа в их личных разговорах:

«Ты — мой, Прохор! Весь, с потрохами, мой. Ты принадлежишь только мне. Ты живешь, пока я это допускаю, и только я буду решать, когда и как ты умрешь…