Месма

— Нет… нет! — из последних сил заметался на постели умирающий. — Ты всё врёшь!..Врёшь, Августа! Ты пришла издеваться надо мной, сделать мои последние минуты невыносимыми? тебе удалось…А теперь уходи! Не тебе судить меня… Есть Судия Высший, я знаю — Он есть, и вот Он рассудит…

— Высший судия? — Августа снова наклонилась над ним, будто бы желая лучше его расслышать. — Какие высокие слова! Да, действительно, высший Судия есть… Есть!

Ты удивишься, если я назову тебе его. Знаешь, кто это?

— Легко догадаться, — прохрипел Прохор.

— Неужели? Ты, вероятно, подумал о Боге? Нет… Твой высший Судия — это ты сам!

— Нет… нет… — в полузабытьи прошептал Прохор Михайлович. — Ты лжёшь… снова ложь! Ложь…

— Да нет, Прохор! — Августа развела ладонями над его лицом с видом искреннего сожаления. — Это правда. При жизни ты глушил голос своей совести, искал себе всякие увёртки, валил всю вину на меня, всячески выгораживая себя. И это у тебя получалось, хоть в какой-то мере. А сейчас это не получится. Ибо ты вступаешь в такое состояние бытия, где нет подобных лазеек, нет иллюзии наличия объективных причин твоего малодушия, а есть лишь твои поступки и твоя совесть. Она — твой Высший Судия. Она — это ты сам! Видишь? Всё довольно просто. Ничего заумного.

Прохора Михайловича охватила бессильная злость.

— И это ты говоришь мне о совести? — воскликнул он. — Ты, убийца детей, лютая каннибалка, не знающая ни пощады, ни сострадания, принесшая людям одно только горе! Ты смеешь учить меня — как я должен был прожить свою жизнь? Кто ты такая, чтобы…

— Тебе не дано знать, кто я такая, — сурово отозвалась Августа. — Не лезь в то, чего не разумеешь — сколько раз я тебе это говорила! Но ты не слушал, и тем хуже для тебя.

— Почему же не разумею? — Прохор даже попробовал усмехнуться. — Очень даже…разумею. Раньше я не верил ни в Ад, ни в Дьявола! А теперь верю… Ты и есть самый настоящий Дьявол! И твоё место, не здесь, у моего смертного одра, а в Аду! В самом его пекле…

— А меня отпустили, Прохор, — улыбнулась Августа какой-то жуткой улыбкой, — меня отпустили, чтобы я пришла и помогла тебе… Здесь заботятся о каждом, даже о таком ничтожестве, как ты. И пока ты еще не оставил свою жалкую оболочку, я открою тебе один секрет…

Она снова склонилась над ним, словно желая сообщить нечто такое, что было предназначено только ему.

— Знаешь, Прохор… На земле каждый человек сам проживает свою жизнь, и никто, ни одно существо, не в состоянии прожить эту жизнь за него. Потому и отвечать за свой земной путь ты будешь только перед самим собой. И не на кого сваливать вину, не на кого перекладывать ответственность. Это бывает порой невероятно мучительно, Прохор: представь себе человека, привыкшего за долгие годы во всех своих проступках и преступлениях винить кого угодно, только не себя — друзей или врагов, злосчастную судьбу или тотальное невезение, жизненные обстоятельства или плохую наследственность, — только не себя! И вдруг оказывается, что этой привычной и удобной опоры больше нет, и он предстаёт совершенно незащищённым перед самим собой! Вот где истинный ужас-то, Прохор!

Многие не готовы к такому суду. А потому посмертная участь у всех — разная! Настолько же разная, какими разными были их земные жизни. То, что тебе предстоит испытать за Порогом — будет ужасно. Это я тебе по-свойски говорю. Всё-таки мы с тобой были друг другу не чужими, не так ли, Прохор?

Она выпрямилась, продолжая смотреть на него сверху вниз. Прохор молчал, и только судорожно моргал, ловя ее леденящий душу взгляд. Августа неожиданно улыбнулась ему.

— Я не верю тебе… — прошептал умирающий.

— Почему? — Августа выглядела искренне удивлённой.

— Потому что в сравнении с тобой я — настоящий агнец… И место в аду уготовано тебе, а не мне. Если только есть вообще хоть какая-то справедливость…

— Ты сам создал себе ад, Прохор, — холодно отвечала Августа, — ты создавал его для себя всю свою жизнь, создавал старательно, скрупулёзно и неутомимо. Вот его ты теперь и получишь. Агнец!