Ника все еще кричит, но Гоша подходит к ней и обнимает за плечи:
– Послушай, – говорит он, – ты же знаешь: нам в школе сто раз рассказывали, и в кино мы видели, и в книжках читали… иначе нельзя. Если упырь укусил, лучшее средство – серебряная пуля в голову. Ты не переживай: может, там, после смерти мертвых – за границей Заграничья, – может, там еще одна жизнь, дважды мертвая жизнь. И она прекрасная совсем, лучше нашей, лучше мертвой. И там у Зиночки все будет хорошо, она будет счастлива там, все будут любить ее, и она сама будет совсем новой, смелой, сильной – такой, что сможет защитить тех, кто любит ее, ну, если там понадобится защищать кого-нибудь, в том, дважды мертвом мире.
И Ника перестает плакать, поднимает глаза, смотрит на Гошу и говорит:
– Тогда я сама, – а потом протягивает руку Марине, и та бережно, даже нежно, кладет ей в ладонь серебристый пистолет.
Пока Фёдор и Ника пытаются наложить лубок на сломанную Гошину руку, Лёва подходит к Марине. Она переоделась в чистое, кое-как вытерла лицо старой рубашкой и теперь стоит, не зная, куда деть окровавленный комок.
– Давай сожжем, от греха подальше, – предлагает Лёва.
На мгновение огонь окрашивается зеленым, выхлоп черного дыма взлетает к небу.
– Ты как? – спрашивает Лёва.
– Я нормально, – отвечает Марина, но голос у нее дрожит, а лицо такое бледное, что Лёва словно впервые видит, какие у Марины голубые глаза. Как проблеск неба среди облаков.
И вдруг Лёве становится неважно – быстро ли он бежал, мог ли он спасти Зиночку, что за всю свою жизнь он сделал не так. Лёва смотрит в голубые Маринины глаза и говорит:
– Ты ведь нас всех спасла, ты понимаешь?
Марина качает головой.
– Я очень испугалась, – говорит она.
Они заходят в ближайший барак, в первую же открытую дверь, в сумрак длинной полуразвалившейся избы. Марина садится на корточки, прислоняется к стене, и даже в полутьме Лёва видит, что ее трясет.
– Я очень испугалась, – повторяет она, – гораздо больше, чем там, в доме. Мы тогда были все вместе, и я…
– Ты была главная, – говорит Лёва.
– Ну да, главная, – усмехается Марина, – приказы раздавала, чтобы самой не бояться. Тоже мне – главная! Скажи еще – старшая! Помнишь, как я на Зиночку сегодня наорала?
Маринин голос снова дрожит.
– Я думаю, она тебя простила, – говорит Лёва, а сам думает: не могу же я сказать:
– Не знаю, – отвечает Марина, – вон Ника считает, она просто хотела уйти, не быть больше живой. Из-за ДэДэ. Подумать только… Представляешь, она любила ДэДэ, а мне жизнь спасла. Жизнь спасла – а я ее презирала. Знаешь, как стыдно!