– Это как? – спрашивает Лёва, но тут распахивается дверь, на них падают Гоша и Ника, следом вбегает Фёдор и кричит:
– Баррикадируйте дверь, идиоты! Баррикадируйте дверь!
За спиной всхлипывает Ника, рядом бормочет Фёдор: эти еще откуда, на хрен, взялись? Что за хрень, вашу мать! А Лёва смотрит в узкую щель между рассохшимися бревнами и видит: они приближаются. Выходят из соседних бараков, поворачивают из-за углов, вязнут ногами в густом мху.
Они приближаются.
Их много, очень много – наверное, полсотни.
Маленькие девочки в трогательных, давно вышедших из моды детских платьях. В полуспущенных рваных гольфах. В атласных, протертых до дыр туфельках. С лентами в спутанных волосах.
Они сжимают в руках кукол, плюшевых медведей, одноухих зайцев – свои самые любимые игрушки.
Игрушки, которые не покинули своих хозяев даже после смерти.
Они приближаются. Ближе, ближе, ближе…
И вместе с ними приближается запах – душный, трупный, одуряющий запах. Лёве хочется заткнуть нос, отвернуться, бежать – нет, нельзя. Некуда бежать, нельзя бежать – Ника здесь, Марина и Гоша, все они вместе, как когда-то в заброшенном доме.
Но теперь никакой Ард Алурин не появится, чтобы их спасти.
Марина тоже чувствует запах – и еле слышно говорит:
– Это фульчи.
– Фульчи, фульчи, мать их, – повторяет Фёдор. – Откуда они-то взялись? Кто, чтоб ему, проворонил?
– Что мы будем делать? – спрашивает Марина. – У меня в рюкзаке еще остались патроны, но рюкзак – он у костра остался, мы не добежим.
– Много патронов-то? – спрашивает Фёдор.
– На две обоймы, – отвечает Гоша.
– Всех не уложим, но хоть отпугнем, – говорит Фёдор, – а потом придумаем что-нибудь.
Охотник внимательно оглядывает ребят и подзывает к себе Лёву:
– Эй, очкарик, из ружья стрелять умеешь?