Заключенный ответил, что ничего о растяжке не знает. Сказал, он побежал, потому что услышал стрельбу и увидел, как бегут другие. Он учитель литературы, у него маленькая дочка, двенадцати лет. Однажды он возил ее в парижский Диснейленд.
– Пиздит, – сказал Плаф. – Что учитель литературы забыл в этих ебенях в два часа ночи? Твои пидары-дружки, бинладеновцы хреновы, оставили без лица хорошего парня, которого дома ждет беременная жена. Где они? Мэл, донеси до него: пусть лучше колется! Пусть расскажет сейчас, пока мы не дошли до места. Скажи ему, в разведке приказали, чтобы мы доставили его целым – только там ему придется намного хуже, чем здесь!
Мэл кивнула. От виварина звенело в ушах. Она сказала Профессору по-арабски: нет у него никакой дочери, всем известно, что он педераст. Спросила, понравится ли ему ствол в заднице. Может, его такое возбуждает?
– Где дом твоих друзей, которые заложили бомбу в собаку? – спросила она. – Куда сбежали твои друзья-педерасты, которые взрывают американских солдат? Говори, если не хочешь, чтобы я воткнула ствол тебе в очко!
– Клянусь жизнью моей маленькой девочки, я не знаю, кто эти люди! Прошу вас! Мою дочь зовут Алайя. Ей всего десять лет. У меня в кармане брюк ее фотография. Где мои брюки? Я вам покажу…
Мэл наступила ему на руку и ощутила, как кости неестественно прогибаются у нее под каблуком. Профессор пронзительно взвизгнул.
– Говори, – приказала она. – Говори!
– Я ничего не знаю!
Внимание Мэл привлек стальной лязг. Это Кармоди уронил костыли. Он стоял, совершенно зеленый, как-то странно приподняв перед собой руки со скрюченными пальцами, словно хотел заткнуть уши, но остановился на полпути.
– Эй, ты в порядке? – спросила она.
– Он врет, – произнес Кармоди. Он тоже понимал по-арабски; не так хорошо, как Мэл, но понимал. – В прошлый раз сказал, что дочке двенадцать лет.
Она смотрела на Кармоди, а тот на нее; и, когда они смотрели друг на друга, над головами вдруг раздался высокий пронзительный свист, как будто стремительно выходил воздух из огромного воздушного шара… и от этого звука у Мэл кровь закипела в жилах. Она перехватила М4 обеими руками за ствол и, когда снаряд упал наземь – за проволочным ограждением, но достаточно близко, чтобы сотряслась земля под ногами, – опустила приклад, с размаху и со всей силы, словно забивала сваю, прямо на загипсованную ногу Профессора. Взрыв снаряда заглушил его крик.
В пятницу утром на пробежке Мэл выложилась на полную. Поднялась бегом по заросшему лесом холму Хэтчет-Хилл, по такому крутому склону, что приходилось скорее лезть, чем бежать. Однако не останавливалась, даже когда начала задыхаться, а небо над головой закружилось, словно шатер карусели.
Наконец, совсем выдохшись, она остановилась. Прохладный ветерок обдувал вспотевшее лицо – неожиданно приятное ощущение. И само чувство предельной усталости – слабости, головокружения, почти что готовности упасть – принесло ей какое-то удовлетворение.
До того как отправиться в резерв, Мэл отдала армии четыре года. На второй день начального тренировочного курса отжималась, пока ее не затошнило, потом рухнула и не смогла встать. И разревелась у всех на глазах. Даже сейчас вспоминать об этом было почти невыносимо.
Со временем она научилась любить то чувство, что предшествует полному изнеможению: когда небо становится больше, звуки отдаляются и звучат с каким-то жестяным дребезгом, цвета приобретают почти галлюцинаторную яркость и резкость. В этой остроте ощущений, когда доводишь себя до грани того, что можешь вынести, когда предельно нагружаешь собственное тело и борешься за каждый вздох, она ощущала какой-то подъем, светлое торжество.
На вершине холма Мэл достала из рюкзака флягу из нержавеющей стали – старую армейскую, отцовскую – и наполнила рот ледяной водой. Фляга блеснула серебристым зеркальцем на ярком утреннем солнце. Мэл плеснула водой себе в лицо, утерла глаза краем футболки, убрала флягу и побежала назад – домой.
Конверт на пороге она заметила, только когда наступила на него, и бумага захрустела под ногой. На одну опасную секунду Мэл замерла, задумавшись о том, кто это подсунул счет под дверь вместо того, чтобы опустить в почтовый ящик. А в следующий миг поняла: это не счет.
И еще поняла, что сейчас, стоя в прямоугольнике дверного проема, она точь-в-точь мишень, на которых упражнялись они в тренировочном лагере, – силуэт солдата в прямоугольнике. Однако Мэл не стала делать резких движений. Если бы кто-то хотел ее пристрелить, давно бы пристрелил – времени было полно. А если он просто за ней наблюдает – она не станет показывать страх.
Нагнувшись, Мэл подняла конверт. Не запечатан. Вытряхнула и развернула сложенный лист бумаги. Еще один отпечаток пальца, на сей раз жирный черный овал, похожий на приплюснутую ложку. И крючковатого шрама нет. Совсем другой палец. Почему-то от этого ей стало особенно не по себе.
ebooksa