– Я, как и вы двое, заблудился здесь в траве. А потом поцеловал камень – и сразу нашелся. – Полуобернувшись, он блеснул плутовато-безумными глазами. – Обнял и поцеловал. Вш-ш-ш-ш! И сразу все увидел. Там еще такие маленькие танцоры. Прикоснешься – и все увидишь. Ясно как день. Выйти на дорогу? Легко! А жена моя здесь, неподалеку. Тебе обязательно надо с ней познакомиться. Она у меня лапочка. В постели просто тигрица!
В старших классах Бекки ходила на курсы самообороны для девушек. И сейчас отчаянно пыталась вспомнить хоть какие-нибудь приемы. Вспоминалось только одно…
Глубоко в правом кармане шорт лежали ключи. Самый длинный и толстый – от входной двери дома, где они с братом выросли. Бекки отделила его от остальных, сжала между большим и указательным пальцем.
– Вот и она! – радостно объявил Росс Хамболт, раздвигая высокую траву обеими руками, словно исследователь в каком-нибудь старом фильме. – Натали, смотри, кого я тебе привел! Ну-ка, поздоровайся!
Сквозь прогал Бекки сразу увидела кровь на траве, много крови, и хотела остановиться, да только ноги сами несли ее вперед, а Росс даже отступил, чтобы дать ей дорогу, тоже как в каком-нибудь старом фильме, где галантный ухажер говорит: «После тебя, куколка!» – и они вместе под звуки джаза входят в шикарный ночной клуб; но здесь не было ночного клуба; здесь на истоптанной траве лежала Натали Хамболт (если ее действительно так звали), вся изломанная, с выкаченными глазами, с задранной юбкой, обнажающей широкие рваные раны на бедрах, – о, теперь Бекки, кажется, поняла, почему у Росса такие красные губы; а одна рука у Натали была выломана из плеча, оторвана и лежала футах в десяти, тоже вся изорванная и изгрызенная, и смятая трава вокруг уже распрямлялась, и кровь была такой яркой, такой алой, потому что…
«Потому что она умерла совсем недавно, – поняла вдруг Бекки. – Мы же слышали ее крик. Мы слышали, как она умирала!»
– Мы с семьей тут уже не первый день, – дружеским, доверительным тоном сообщил Росс Хамболт, и пальцы его, в зеленых пятнах травяного сока, легли ей на горло. – Проголодались изрядно, знаешь ли. А «Макдоналдсов» не видать. На сотню миль ни одного «Макдака»! Воды хватает: правда, вода тут грязная, хрустит на зубах, да еще и чертовски теплая, но через некоторое время это тебя уже не волнует. А вот с едой как быть? Но сейчас-то я наелся! Нажрался от пуза! – И, щекоча ее своей щетиной, прошептал в самое ухо: – Хочешь увидеть камень? Хочешь возлечь на него нагой, и ощутить меня в себе под шутихами звезд, и слушать, как трава выпевает наши имена? Поэтично вышло, а?
Она попыталась набрать воздуху в грудь, чтобы закричать, – ничего не получилось. В легких наступила внезапная, ужасающая пустота. Большими пальцами Росс надавил ей на гортань, перекрыв доступ воздуха. Он ухмылялся: зубы были в крови, язык запачкан чем-то желто-зеленым. Изо рта несло кровью и почему-то свежеподстриженной лужайкой.
– Знаешь, трава многое может рассказать. Надо только научиться слушать. Научиться ее языку. Камень знает все, милая моя, камень тебя научит. Увидишь камень – сама все поймешь. У этого камня я в два дня научился большему, чем за двадцать лет учебы.
Он потянул ее назад. Бекки выгнула спину, словно травяной побег на ветру, чувствуя на лице его смрадное дыхание.
– Как там в песенке поется?
Бекки хотела ударить его коленом по яйцам, однако на это совсем не было сил. Ей удавалось лишь поднять ногу на несколько дюймов и опустить. Поднять и опустить. Поднять и опустить. Казалось, она в замедленном ритме топает ногой, словно лошадь, которой не терпится выйти из конюшни.
По краям поля зрения вспыхивали созвездия черных и серебристых огоньков. «Шутихи звезд», – подумала она. Это странно завораживало: смотреть, как у тебя перед глазами рождаются и умирают, вспыхивают и гаснут новые вселенные. Бекки понимала: скоро погаснет и она сама – и эта мысль не пугала, не требовала немедленных действий.
Откуда-то из дальнего далека звал ее Кэл. Если до того он был в Манитобе – сейчас, наверное, там, в Манитобе, спустился в шахту.
Бекки сжала в руке кольцо с ключами. Острые зубцы вонзились ей в ладонь.
– Он очень хочет пить, этот старый камень, – продолжал Росс. – Сладка ему кровь, но слезы еще слаще! А если я оттрахаю тебя на этом камне, он получит и то и другое. Но надо спешить. Не хотелось бы, сама понимаешь, заниматься такими вещами на глазах у ребенка!
Он снова дыхнул ей в лицо травянистой вонью; и в этот миг она вытащила руку из кармана, зажав ключ большим и указательным пальцами, и ткнула Россу Хамболту в лицо. Хотела просто отодвинуть его подальше, чтобы не дышал на нее, – она не могла больше выносить эту вонь. Ткнула бессильно, вяло, можно сказать, почти по-дружески; однако острый зубец ключа проехался из-под левого глаза по щеке, оставляя за собой извилистый кровавый след.
Росс поморщился и отдернул голову. На миг хватка ослабла; он перестал сжимать ей горло. Мгновение спустя снова сжал пальцы, однако Бекки успела судорожно втянуть в себя воздух. Искры – шутихи звезд – вспыхивающие и меркнущие на периферии ее зрения, погасли. В голове прояснилось так внезапно, так резко, словно кто-то вылил ведерко холодной воды в лицо. Она опять его ударила, на сей раз с размаху, и вонзила ключ в глаз. Костяшки ее пальцев встретились с костями черепа; ключ пробил роговицу и вспорол глазное яблоко.
Росс не закричал. Скорее издал какой-то собачий звук, полурык, полулай, и сильно толкнул ее в сторону, стараясь сбить с ног. Руки у него облезали, сожженные солнцем; оказавшись с ним вплотную, лицом к лицу, Бекки заметила, что и лицо сильно обожжено – с носа, шелушась, слезает кожа. Он рычал и скалил зубы, испачканные зеленым и розовым.
Бекки уронила руку. Ключ не упал: он по-прежнему торчал из глазницы, другие ключи болтались на кольце и били Росса по щетинистой щеке. Всю левую сторону лица заливала кровь, глазница превратилась в кровавую дыру.