Золотая цепь

Кристофер положил руку на плечо Томаса.

– Мне очень жаль, Томас. Жаль Оливера, и…

– Не нужно извиняться, – жестко произнес Томас. – Теперь мы представляем себе ситуацию. Как только пиксида окажется у нас, мы разберемся с этим демоном сами. Если мы будем и дальше ждать, пока они придут к какому-то решению, погибнут невинные люди.

Джеймс следил взглядом за Корделией, которая поднялась на сцену из вишневого дерева, расположенную в центре зала. Он слышал, как Мэтью, стоявший рядом, сквозь зубы бормочет ругательства. Он не мог сердиться на своего парабатая, потому что знал, как тот себя чувствует – так, словно они только что бросили Корделию на съедение волкам Адского Алькова.

Келлингтон, стоявший рядом с ней, хлопнул в ладоши, и зрители понемногу утихли. Недостаточно быстро, подумал Джеймс. Он начал громко аплодировать, и Мэтью последовал его примеру. Анна, которая сидела на диване, прижавшись к Гипатии, также зааплодировала. Келлингтон взглянул в ее сторону и нахмурился, но Гипатия лишь равнодушно уставилась на него своими огромными глазами-звездами и пожала плечами.

Келлингтон откашлялся.

– Уважаемые гости, – заговорил он. – Сегодня нам предстоит увидеть нечто необычайное. Эта девушка, Сумеречный охотник, предложила развлечь нас.

Толпа зашумела. Джеймс и Мэтью продолжали отчаянно аплодировать, и темноволосая вампирша с бриллиантовыми гребнями в волосах присоединилась к ним. Анна наклонилась к Гипатии и что-то зашептала ей на ухо.

– Надеюсь, вам доставит удовольствие представление прекрасной Корделии Карстерс, – закончил Келлингтон и повернулся к ступеням.

Но Корделия остановила его, положив руку ему на рукав.

– Мне потребуется аккомпанемент, – сказала она. – На скрипке.

Мэтью издал иронический смешок.

– О, она умна, – произнес он, когда Келлингтон с недовольным видом отошел за инструментом. Пока оборотень расталкивал зрителей, Корделия, которая, по мнению Джеймса, выглядела гораздо более спокойной, чем чувствовала себя, подняла руку и вытащила шпильки из волос.

У Джеймса перехватило дыхание, когда тяжелые кудри Корделии, темно-красные, словно лепестки роз, упали ей на плечи и рассыпались по спине. Они скользили по ее обнаженной смуглой коже, словно шелк. Блестящее платье цвета бронзы облегало ее формы. Она вытащила из ножен Кортану и подняла ее перед собой. Все огни, освещавшие Адский Альков, отражались в отполированном золотом клинке.

– Я всегда любила старинные сказки «Тысячи и одной ночи», – заговорила она, и ее ясный, звонкий голос разнесся по залу. – Одна из моих любимых историй – это рассказ о невольнице Таваддуд. После смерти богатого купца его сын растратил все наследство, и в конце концов у него осталась только одна рабыня, девушка, известная на весь халифат своим умом и красотой. Ее звали Таваддуд. Она посоветовала хозяину доставить ее ко двору Гаруна аль-Рашида и запросить за нее много денег. Тот возразил, что не может требовать такую сумму за одну невольницу. Таваддуд пообещала убедить халифа в том, что в целом свете нет женщины мудрее ее, ученее и прекраснее. В конце концов, сын купца уступил. Он привел ее ко двору, она предстала перед халифом и сказала ему следующее.

Корделия кивнула Келлингтону, который поднялся на сцену со скрипкой. Он принялся наигрывать однообразную заунывную мелодию, и Корделия начала танцевать.

Но это был не совсем танец. Она двигалась словно вслед за Кортаной. Меч сверкал золотом, а фигура девушки, казалось, была соткана из огня. Она заговорила, и ее низкий, хриплый голос как нельзя лучше сочетался с танцем и с мелодией, которую играл скрипач.

– «О господин, я знаю грамматику, поэзию, законоведение, толкование Корана и лексику, и знакома с музыкой и наукой о долях наследства, и счетом, и делением, и землемерием, и сказаниями первых людей»[39].

Кортана описывала в воздухе восьмерки в такт речи, словно подчеркивала каждое слово. Девушка разворачивалась, двигалась вслед за мечом, и тело ее изгибалось и покачивалось, подобно стене водопада или пламени, подобно реке, несущей свои воды под вечными звездами. Это было прекрасно – она была прекрасна, но красота эта не была далекой и неприступной. Это была земная красота, она жила и дышала, она протягивала к Джеймсу руки, касалась его сердца, и от этого прикосновения у него перехватило дыхание.

– «Я изучала науки точные, и геометрию, и философию, и врачевание, и логику, и риторику, и изъяснение и запомнила многое из богословия».