Она протягивает ко мне руку. Мне кажется, что она сейчас погладит меня по плечу и скажет, что все в порядке. Но вместо этого она вынимает из тучи моих волос длинную тонкую косу, которую, должно быть, пропустила. Эта коса похожа на крысиный хвост. Она сильно растрепалась, невзирая на ленточку, бантик или любую другую блестяшку, которой они пытались ее завязать.
– Я виню Их, – говорит она. – И
– Надо бы, – соглашаюсь я.
Она смотрит на меня пьяными глазами.
– Надо бы? Серьезно? Ты
Она переживает, что у меня совсем крыша поехала после общения с этими курицами. Зайками. Да насрать. Масло масляное. В любом случае очень важно, что во мне снова пробудилась свобода воли и окреп хребет. И она заставляет меня тренировать все это на разных маленьких вещах. В зоопарке, в дешевой лавке, в нелегальном книжном магазине и в кафе. Я, Саманта Хизер Маккей, очень хочу бестолково и часами пялиться на лису, сидящую на унылом искусственном дереве в зоопарке. А на выставку макак я идти не хочу. Я хочу посмотреть пингвиний парад, который начнется в полдень, но только когда меня убедят, что пингвинов никто туда силком не гонит и они принимают участие добровольно! Я хочу, чтобы она украла для меня то серебряное кольцо в форме черепа. Сегодня я хотела бы зеленый чай. И булочки из китайской булочной, непременно с красной фасолью.
Но когда я примеряла черное пальто, которое нашла в магазине Красного креста, – потому что Ава сказала, что
29
Январь, февраль, март. Зима превратилась в водоворот из снега. Сплошные снегопады. То медленные и густые, то быстрые и мелкие. Солнце, если и пробивалось сквозь них, светило слабым белым огоньком. Ава говорит, что еще никогда не видела такой зимы. Дичь какая-то, но вроде прикольно. Теперь, когда мне не нужно было ходить на занятия, Уоррен превратился в далекую страну – поверить не могу, что я когда-то там жила.
Зайки тоже превратились в далекое воспоминание. Мой телефон молчит, и в кои-то веки мне очень это нравится.
Мои волосы снова становятся похожими на мои. Распрямляются и падают на лицо непослушными прядями. Кожа головы больше не болит, растянутая во все стороны под немыслимыми углами.
Когда я просыпаюсь, ее имя вырывается из моей груди холодным туманом. Я паникую. Выбегаю в остывший ледяной коридор, зову ее. Иногда найти ее сразу не получается, и тогда мое сердце начинает стучать как сумасшедшее и мне становится трудно дышать. Но в итоге я ее всегда нахожу. Она лежит на ковре, свернувшись как эмбрион, прижав к себе руки и ноги, напоминая птичку-оригами.
– Доброе утро, соня.
– Доброе.
Я не спрашиваю ее:
Мы работаем, страдаем ерундой, едим и танцуем днями напролет, пока наконец без сил не валимся на ковер у камина. Закрываем глаза, слушаем, как фолк-певица поет про одиночество и еще про белку. Ту, которая исчезла однажды в ночи, покинула ее и больше не возвращалась. Мы слушаем ее глубокий одинокий голос, плаваем в нем и тонем, как в теплой ванне.
И никаких следов парня из автобуса. Действительно ли он был моим кроликом? Я начинаю думать, что просто выдумала его. Наверное, я все-таки взяла у Ионы таблетку перед тем, как уйти от Фоско. И выдумала себе белого кролика, который привел меня к Аве. Иногда меня так и подмывает спросить ее,
Но однажды ночью сверху доносится громкий скрип.
Что это за звук?
Я смотрю на Аву. Та в ответ лишь пожимает плечами. Мне кажется, что сейчас она поддразнит меня и скажет, что это пришел Ктулху, но она говорит: