Зайка

* * *

Вечность. Целую вечность я стою в каше из снега и грязи, глядя на ее дом, с обледеневшей дверной ручкой в кулаке. Гляжу в пустые окна. Замираю в ожидании хоть какого-нибудь признака жизни. Но дом темный и мертвый. Словно ее нет и никогда здесь не было. И никого не было – причем уже очень и очень давно.

Следов парня нет, словно он мне привиделся. Вокруг лишь пустота и мрак. Сдавайся, шепчут мне они. Сдавайся, сдавайся, сдавайся. Уходи. Сбеги, как кролик, Зайка. Прыг-скок, и никаких проблем. Разве не этого ты хотела?

Теперь я и сама не знаю, чего хотела.

Слишком поздно, шепчет мрак. Теперь уже слишком поздно.

Неожиданно сверху доносится шорох. Я вскидываю голову. С крыши свешиваются еноты и с любопытством меня разглядывают. Мои святые енотцы, называла их Ава. Только им я могу признаться во всех своих грехах. Не то чтобы мне хотелось обременять их своими проблемами, но, знаешь, еноты всё могут вынести. Они ведь любят копаться в мусоре, их не пугает гниль и всякая гадость на дне бака. Попробуй как-нибудь поболтать с ними, Хмурая, сама увидишь.

Еноты снова прячутся. Все, кроме одного – малыша, который однажды пытался слезть по водосточной трубе в Час Песоволка. Малыш стоит в заснеженном желобе – совершенно неподвижно. И смотрит прямо на меня.

Скажи ей, что мне очень стыдно. Скажи, что я не должна была уходить. Я облажалась. Я так скучаю по ней. Очень скучаю.

Енот отворачивается и убегает. Я провожаю его взглядом, а затем закрываю глаза.

* * *

– Хмурая! Это ты, что ли?

Маленький квадратик света взрезает мрак. Ее пушистая голова маячит в окне так, словно она стояла там все это время.

– Господи. Давно ты там торчишь?

Вечность или больше. Но вслух я говорю – да минутку, наверное, или вроде того.

– Ну и дура. Я же тебе ключ дала лет сто назад!

Часть третья

28

Такое чувство, будто я никуда и не уходила. Будто я все это время лежала здесь, на ее темных шелковых подушках, разглядывая гобелен с птицами, вьющимися среди виноградных лоз, и попивала глинтвейн из фляжки с гравировкой «Выпей меня» – дань зимней традиции. Мои ноги тонут в искусственном меху ее ковра, точно в мягкой шелковистой траве. Ее гостиная пахнет тысячью старых веточек ладана, и где-нибудь в уголке всегда курится свежая. Аромат ее озоновых духов витает в комнате, и я неосознанно следую за его незримой нитью. Граммофон потрескивает пластинкой со старой музыкой – какие-то французские мотивы из шестидесятых. Звучат они как та самая музыка, в которую вы влюбились однажды и после никак не могли найти. Всюду матово светят лампы в форме женских фигур. Их больше, чем когда-либо. Их всегда было так много? Красные бархатные шторы на окне раздвинуты. В окно льется лунный свет – в моей старой квартире он никогда не был таким чистым и прекрасным.

Потому что луна ненавидит ту мерзкую квартирку.

Мы лежим у камина. Не помню, чтобы он раньше здесь был. Он большой, выше нас обеих, затянутый рождественской гирляндой. Прекрасный красный рот, с треском жующий дрова, облизывающий их длинными языками пламени. Нет, серьезно, здесь и раньше был камин?

Ш-ш. Лучше придвинься поближе. Ты как ледышка, черт бы тебя побрал.

Она сжимает мои ладони своими, в черных сетчатых митенках, словно только что вернулась с готического выпускного 1985 года. Ее пушистые светлые волосы подсвечены пламенем и напоминают живых змей.