Ужас выбрасывает меня из ступора. Где мой сын? Где мой телефон?
— Мама, — сказала я мертвым голосом. — Где Данька?
— Как где? — с ужасом спросила мама. — Ты же приехала вечером вчера и его забрала… Ты смотрела странно, я засомневалась, но Данька так тебе обрадовался, кинулся, домой запросился. Он что, не в садике? Таня, что происходит? Таня! — она кричала. — Таня, я сейчас приеду! Ты дома? Никуда не уходи, доченька, я со всем разберусь, сейчас в садик позвоню и выезжаю!
Я уронила телефон, подняла к лицу руки. Они тряслись и были такими обескровленными, что лунки ногтей казались голубыми. Я ничего не помнила о предыдущей ночи. Наверное, Тимур пораньше уехал на работу. Наверное, я вчера уложила Даньку, уснула, проснулась и на автомате отвела его в садик. Наверное. Я делала это сотни раз, на автомате. Сейчас я в шоке и события могли просто не записаться… Почему у меня под ногтями красное? Почему моя правая рука помнит тяжесть ножа и хрусткое сопротивление под лезвием?
Шатаясь, я дошла до детской и открыла дверь. Пусто. Дверца шкафа чуть приоткрыта. На полосатом икеевском коврике — единственная капля крови, она могла упасть из разбитого носа, порезанной коленки, откуда угодно, жизнь мальчишек полна маленьких травматических драм… Под одеялом на кровати круглел предмет размером с дыню, размером с небольшой цветной мяч, который обычно жил под кроватью у Даньки, размером с его любимого игрушечного толстого пингвина Джонни. Я беззвучно закричала и сползла по стене.
Пожалуйста, пожалуйста, господи, пусть Данька в садике, а на кровати — пингвин или мяч. Пусть меня веками растворяют в серной кислоте, переваривают черви, жгут в углях, наматывают мои внутренности на вилы. Пусть, пусть, я готова, лишь бы мяч…
Зазвонил телефон. Не обращая на него внимания, я дошла до кухни, открыла несессер и достала из крышки зеркало. Мои глаза в нем были светло-зелеными, как морская вода. Мари-Луиза улыбнулась мне. Я разбила зеркало об угол стола и подняла самый большой и длинный осколок. Сжимая его в руке и чувствуя горячую жидкость между пальцами, я шагнула обратно в Данькину комнату. Приложила к горлу острое стекло и взялась за край одеяла.
Если вдруг это не пингвин и не мяч… Если… Мой любимый, золотой мальчик, мой маленький мушкетер, моя душа — подожди. Задержись на минутку среди облачных полей, воздушных замков, стадионов для квиддича, океанов с добрыми акулами, деревянных слонов, говорящих пингвинов, теплых островов, из джунглей которых взлетают стаи попугаев. Подожди меня, подожди, не уходи без меня.
Мама идет.
Марешка
Когда они отъехали от вокзала, Марешка открыла окно, впустила в машину теплый летний ветер, откинулась на заднее сиденье, почему-то пахнущее раздавленными жуками, и стала угадывать, где же они остановятся. За окном уплывали назад деревья, кусты, дома всех размеров, холмы, между усталых пологих спин которых проглядывало море, темно-синее, как мамины глаза.
Они проехали мимо больших новых гостиниц, выстроенных в форме башен из кубиков или поставленных на основания балалаек. Мимо старых советских санаториев с ухоженными тенистыми садами и сколотыми или отвалившимися аббревиатурами на фасадах.
Наконец они остановились возле уходившего в глубину дворов большого сада без забора, начинавшегося сразу от дороги. Сад был заросший, диковатый и очень красивый в сочном предвечернем свете.
— Следуйте же за мною, прекрасные дамы, я провожу вас в апартаменты, — сказал хозяин пансионата, дядя Миша, припарковав машину прямо под большой яблоней и почти уперев бампер в морщинистый старый ствол.
Дядя Миша с мамой шли впереди, он возбужденно что-то рассказывал и объяснял. В машине он сильно жестикулировал, но сейчас руки у него были заняты чемоданами, поэтому он кивал и дергал подбородком. Хохолок черно-седых волос на его макушке подпрыгивал, как одна из веселых марионеток в кукольном театре в Краснодаре. Они там останавливались по пути к морю, и кукольный театр был маминой идеей. Марешка бы с большим удовольствием сходила в кино, или, на худой конец, в оперетту.
— Мам, ну какие куклы, мне уже одиннадцать лет! — говорила она снова и снова.
— Тем более! — отвечала мама. — Детство уже почти прошло, еще немного — и не успели бы!
Они сидели в третьем ряду, мама хлопала и смеялась до слез, и сама казалась лет пятнадцати. Марешка потихоньку гладила маму по руке и очень радовалась, что они пошли смотреть на кукол.
Дядя Миша жил в большой мансарде с выходом на крышу, единственной симметричной части большого здания пансионата.
Строили в ранних девяностых три большие семьи, заложившие дом вместе, а потом продолжавшие строительство по мере притока денег и новых идей. Строили хаотично, без особенных архитектурных согласований, лет пятнадцать, а потом продали получившееся странное здание дяде Мише и разъехались в разные концы земного шара.
ebooksa