Самолёт миновал облачность, и я перевёл его в горизонтальное положение.
С винтов скалывались и разбивались о кабину сосульки.
— Костя, ты видишь его? Ко…
Я осёкся.
Шлычков полу свесился с кресла, удерживаемый ремнями. Голова его безвольно раскачивалась. На лице застыло умиротворённое выражение.
— Костя…
Волгин бросился к штурману, потрогал пульс. Посмотрел на меня с тоской:
— Точно в сердце.
— Чёрт!
Я стукнул кулаком по панели. Принял решение:
— Удирать не будем.
Волгин потёр ладони, свирепо оскалился.
Я развернул машину. В тот же миг из облака вылетел «мессер».
На огромной скорости мы понеслись друг к другу. ИЛ сотрясали прямые попадания. Дуло крупнокалиберного пулемёта плевалось свинцом. Пот застилал мне глаза, но я не моргал.
Нос к носу.
Я надеялся, что не ошибся, и действительно вижу страх в расширенных глазах фашиста. Он что-то вопил мне, или какому-нибудь кровожадному северному богу.
До лобового столкновения оставались секунды.
— Он мой! — воскликнул Волгин, ловя в перекрестие прицела немецкого аса и нажимая на гашетку. — Гуте нахт!
Застрочила стрелковая установка.
Пулемётная очередь проклевала «мессеру» «фонарь» и разнесла в клочья лицо пилота. Он задёргался, кровь обагрила стекло. Я нырнул под фюзеляж немца. Утративший возницу истребитель прогудел над нами и спикировал вниз. Облако поглотило его.