Я скрипнул зубами. Без наземных ориентиров, компаса, связи, мы могли надеяться лишь на интуицию и профессионализм штурмана.
— Спокойно, ребята, — распорядился Шлычков. — Цель практически под нами. Отбомбимся, а там поглядим. Дотянем к своим как-нибудь.
— И то верно, — согласился пулемётчик с азартом. — Товарищи вон — команду выполнят и в часть. Сто грамм бахнул и дрыхни до самых танцев. Скукотища. НЭП! Нет же, в плену побывать, с голой жопой по болотам чухать, комарами питаться неделю да пайком добрых товарищей, ежели свой НЗ пропил…
— Типун тебе на язык, Тарас, — хмыкнул я, отжимая ручку управления.
Высотомер отматывал стрелку: две тысячи метров, тысяча.
Мне померещилось, что я вижу кроны деревьев во мгле, хотя зрению своему этой ночью я не доверял.
— Три влево! — чеканил Шлычков. — Скорость четыреста! Отлично! Железнодорожный узел противника точно под нами! Стрелок, внимание! Командир, открываемся!
Замигали контрольные лампочки, повинуясь команде штурмана, распахнулись бомболюки, и тонны смерти устремились во мрак.
— От нашего стола — вашему столу! — крикнул Волгин.
Громыхнули, вспоров ночную тишину, взрывы. Один, второй, и следом целая канонада, извещающая о попадании в оружейный склад.
— Уходим, — без тени волнения сказал Шлычков.
Я уже набирал высоту. Прочь от посаженого нами багряного цветка.
Мы поднялись на восемьсот метров, когда из темноты вырос гигантский световой столб. Он пронзил наш бомбардировщик навылет, и ночь стала днём. Словно Господь Бог воспользовался рубильником.
Прожектор поймал самолёт вертикальным снопом.
Железная рыбка заплясала на леске удачливого рыбака.
От яркого света я на секунду зажмурился, но приказал себе не паниковать. Вспомнил, чему учили в авиационной школе.
Осторожно разлепил веки.
Невыносимое сияние заливало кабину.
«Смотреть только на штурвал, — подумал я, но на самом деле произнёс это вслух. — Только на штурвал, иначе ослепит!»
Я дал полный накал приборам. Мысленно рассчитал траекторию движения прожектора. И подчинился ему, не упорствуя, пошёл за светом.