Кольнула мысль: пожар!
Но два огонька в моторе явно не походили на пламя.
Огоньки за решёткой, что это может быть?
Я прищурился.
И огоньки тоже прищурились.
Две точки. Два глаза, наблюдающих из щелей жалюзи.
Самолёт клюнул носом, и я, опомнившись, схватил штурвал.
— Задремал, отец? — спросил жизнерадостно Волгин, пыхтя табачком.
— Простите, — произнёс я.
Что-то ткнулось в колено, и я подскочил на сидении. В окошко между кабинами Шлычков передавал мне скрученный листок бумаги.
Ругая себя за несвойственные и глупые фантазии, я взял записку.
И по хребту побежали мурашки:
«Вы не сошли с ума. Я видел его! И я, и капитан Леншин».
Нащупав карандаш, я написал размашисто:
«ЧТО ЭТО ТАКОЕ?»
Бросил листок штурману. Он покачал головой, усталый и постаревший.
— Чёр-те что, — сказал Волгин, хлопая по коробке переговорного устройства. — У меня в рации ржёт кто-то. Клянусь, ржёт, как лошадь! Надрал бы я задницы шутникам!
— Эй! — Я сгорбился над приборной панелью. — Костя, твой компас живой?
— Мёртвый, — ответил Шлычков, и кивнул на болтающийся снаружи, хлещущий по стеклу провод: — Антенна порвалась.
— Ну и поездочка, — буркнул Волгин.