— Вот так, миленький, вот так…
Холодные руки опустились мне на плечи сзади.
Я прикусил язык.
Кто-то стоял за моей спиной. Так близко, что я чувствовал затылком смрадное дыхание. И взгляд, сверлящий мой череп. Пахло болотом. Сырым мясом. Гнилыми яблоками.
Я продолжал сидеть, выпучив глаза, таращась на штурвал.
А оно — смерть или безумие — сжало пальцы, и даже сквозь меховой комбинезон я ощутил острые когти.
— Тебя нет, — прошептал я. — Не смей, тебя нет!
И швырнул самолёт влево, спиралью, вызволяя машину из светового плена, а себя — из лап кошмара.
Плечи освободились. Затхлая вонь сменилась запахом пороха.
В мир хлынули звуки.
Стрельба. Крики товарищей.
Луч шарил по небу, пытаясь вернуть добычу, а снизу по нам били эрликоны.
Я маневрировал между зенитными разрывами. Не думал ни о чём, кроме экипажа.
Самолёт тряхнуло. Хруст. Треск метала.
— Держу управление! — закричал не своим голосом.
— Держи, отец, держи, родненький!
Мне казалось, что ИЛ развалится на куски, но я прибавил газ, рискуя.
Вышел из зоны обстрела.
И услышал слова Шлычкова:
— Немец на хвосте!