— Что замер аки баран перед жертвенным огнем? — сердито бросил Порфирий, остановившись напротив Алексея Ивановича. Взял его за руку и провел вглубь кельи, к столу, заваленному книгами. По дороге что-то бубнил себе под нос, словно репетируя выступление. Когда же усадил гостя, высказался:
— Меня не ремонт купола страшит. Ремонтировать когда-то тоже надо. Боюсь я, кабы под шумок не пришли в К азанский собор алчные люди и с помощью Дебольского не получили бы деньги, которые по усеченной смете таки выделят. И не думай, — махнул он рукой, не давая Травину возразить. — У меня нет даже малейшего сомнения в порядочности Григория Дебольского, а тем более митрополита Исидора. Оба честные, хоть и своенравные.
— А вдруг?.. — попытался вставить Алексей Иванович.
— Исидор опрометчиво поступать никогда не станет. Этот иерарх безупречной строгой жизни. Отличается личным благочестием, — неторопливо начал Успенский. — Нет у И сидора самостоятельных воззрений на дела церковные. Во всем подражает московскому митрополиту Филарету. Держится недоступно, величаво, а порой и грубо. Что же до Дебольского, то по призванию своему он педагог. До принятия сана преподавал немецкий язык и всеобщую историю в Тверской духовной семинарии, в последующие годы Закон Божий в Александровском сиротском доме, коммерческом училище, Инженерном училище морского ведомства и Царскосельском училище девиц духовного звания. Человек вовсе далекий от хозяйственных дел. Все больше по наукам, как, впрочем, и я.
— Выходит, ждать будем? — качнулся вперед всем телом Травин.
— Какое там ждать! Спешить надо. Опережать других, — возмутился Успенский. — Сейчас же поезжай домой, бери бумагу, перо и садись за письма профессорам Академии. Пойдешь с письмами к ним, и каждому будешь показывать образ Божией матери с младенцем наполовину тобой очищенный, чтобы видели они, какой была икона, и какой стала.
— Что вы, ваше преосвященство! Надо еще с мыслями собраться, — возразил Травин.
— Мысли всегда должны быть собраны, — нахмурился Порфирий.
Попрощавшись с Травиным, отец Порфирий достал с верхнего ящика стола дневник, к которому по возвращении в Россию обращался редко. Разговор с художником об образах и картинах, подвергавшихся порче в Казанском соборе, задел его легкоранимое сердце. При Алексее он не подал виду. Теперь же, оставшись один, он снова думал о давно наболевшем, взывающем к справедливости попирании правды и неспешно выводил на бумаге слова откровения, давно уже обдуманные им:
«Антоний, Илиодор, Гедеон, вы, члены Синода, и вы, графы и превосходительные чины канцелярии, и вы не боги, ибо нет в вас правды, милости и провидения. Долой с пьедестала! Ах! Эти мраморные статуи вооружены крепко. Не могу я расшибить и испепелить их. Это камни, но не те, от которых Бог может воздвигнуть себе чад».
На Невском проспекте пролетку, на которой ехал Травин, остановили жандармы, посоветовав изменить маршрут. Возле Владимирской церкви — опять заслон жандармов, а за их спинами гудящая разноцветная толпа.
Там и тут, где громко, где тихо, слышались реплики прохожих, из чего Алексей Иванович узнавал — на Невском проспекте и здесь митингуют студенты. Рассчитавшись с возницей, он попытался проникнуть на площадь, но вынужден был обходить ее дворами.
Большая толпа молодых людей с голубыми воротниками и такими же околышками на фуражках поворачивала на Колокольную улицу. Среди студентов видны были партикулярные платья, офицерские мундиры и форма медицинских студентов. Они толпились возле одного из домов и громко кричали.
В хаосе криков отдельных голосов не разобрать, но жесты, махание платками, палками, шляпами свидетельствовали об исступлении, в каком находились молодые люди. Слышались выкрики:
— Господа, без скандала!
Давка усиливалась. Алексей Иванович взобрался на парапет ограды, окружающей Владимирскую церковь. Отсюда он увидел, как из дома выходит господин и разговаривает со студентами. Вот он машет рукой, и толпа в окружении жандармов направляется к Невскому проспекту.
Путь Травину к дому освободился, но он, сам не понимая почему, последовал за толпой, всматриваясь в лица митингующих. Когда стоял на парапете, показалось, что кто-то его окрикнул. Голос показался знакомый.
— Иван? — болезненно подумал он и почувствовал, как с бешеной скоростью заколотилось сердце.
Только теперь он понял, что с первой минуты, как увидел студентов, думал о сыне.
— Алексей Иванович! И вы с нами! — раздался подле него звонкий женский голос.