Именно в этот период произошло то, что позже еще долгое время имело влияние на китайскую цивилизацию, — постепенное и полное утверждение буддизма в Китае. Традиция гласит, что император династии Хань примерно в 65 г. н. э. увидел сон: он увидел божественное создание в золотом облачении, летящее над дворцом. Один из его приближенных объяснил императору, что был в Индии великий мудрец, который научился летать, у него было золотое тело и его называли Будда, и что, вероятнее всего, это именно Будда предстал ему в видениях. И император отправил послов, чтобы они узнали как можно больше о Будде, и они вернулись с «Сутрой в сорока двух разделах» — первым буддийским текстом, попавшим в Китай.
То, что сам император ввел индийскую религию и Китае, было выдумано буддистами для того, чтобы узаконить собственное существование в Поднебесной, но дата, которую они называют в качестве даты появления своей религии в Китае, близка к первым упоминаниям о буддизме в китайских источниках. Эта религия пришла в Китай по Шелковому пути из Центральной Азии. В то время многие из купцов были буддистами, и монастыри появлялись по всему протяжению караванного пути. Постепенно монахи из этих монастырей начали продвигаться на Восток имеете с купцами, и там и осели.
Там они были тепло приняты даосами, так как эти две религии, как казалось на первый взгляд, имели много общего. У той и другой были монастыри, священники и некоторая структура, свойственная организованным религиям, — элементы, которые полностью отсутствовали в конфуцианстве. И та, и другая религии интересовались заклинаниями и чарами, потому как традиция северного буддизма, пришедшая в Китай, не отличалась чистотой и аскетизмом, в отличие от южной, которая распространилась на Цейлон. В обеих религиях большое значение придавалось дыхательным упражнениям, и одним из первых текстов, переведенных на китайский язык, была сутра, содержавшая наставления в буддийской йоге. Оба учения проповедовали отрешенность от повседневной жизни, но здесь имелось одно ключевое различие. Даосы отходили от суеты мирской, чтоб продлить жизнь на земле, даже до бесконечности; буддисты же преследовали совершенно противоположные цели: достичь таким образом состояния просветления, чтобы навсегда освободиться от страданий перерождения. Именно эти сходства между двумя религиями привели к рождению удобной выдумки, которая способствовала принятию буддизма китайцами. Вскоре оказалось, что Лао-цзы, предполагаемый основатель даосизма, ездил на Запад с целью обратить в свою веру варваров, которые дали ему имя Будда, — это означало, что буддизм просто вернулся в Китай. Это дало возможность даосам заимствовать из индийской религии любые элементы, так сказать, «без потери лица», и ранние китайские буддисты без сомнений приняли эту очень удобную легенду. Только через несколько веков, когда успех и рассвет буддизма стал вызывать зависть у даосов, эта легенда была обращена против буддизма — буддизм стал считаться извращенной чужеродной формой даосизма, и велись споры о том, зачем он вообще нужен в Китае. Это стало одним из основных положений, оправдывающих гонения на буддистов.
Стремительность распространения новой религии была ошеломляющей. Где бы буддизм ни укрепился, его приверженцы создавали скульптуры из камня и расписывали стены пещерных храмов. Недалеко от Лояна (одно из подобных мест в Северном Китае) были найдены скульптуры, высотой от нескольких дюймов до 35 футов, которых было так много, что две попытки пересчитать их привели к различным результатам: местный магистрат в 1916 г. насчитал в пещерах Лунмэнь примерно 97306 разных фигур, но более поздние исследователи утверждают, что общее число их ближе к 1422891.
Один из наиболее замечательных сохранившихся до наших дней пещерных храмовых комплексов — так же буддийский. На территории Китая первым местом остановки караванов, идущих по Шелковому пути, был Дуньхуан, самая западная точка Великой стены. Это был естественный центр буддизма того времени, ведь именно по Шелковому пути буддизм пришел в Китай, и здесь на протяжении веков в лесных террасах было вырублено огромное количество пещер, где разместились храмы, кельи монахов и жилища паломников. Пещеры были искусно украшены, и, как принято в буддийских общинах, там обязательно присутствовали скульптуры, выполненные из обожженной глины, так как камень в той местности был слишком мягким для резьбы. Благодаря сухости климата той местности огромное количество настенных картин сохранилось в превосходном состоянии, а пещеры стали настоящей галереей китайских буддийских живописных памятников, созданных в период с IV по X век.
Исключительно благоприятные погодные условия способствовали также и еще большей удаче в Дуньхуане сохранились целые библиотеки из сотен свитков и рисунков на шелке, которые после 1056 г. были тщательно спрятаны в Дуньхуане от мародеров, совершавших набеги из Тибета (в библиотеке были найдены отрывки из Ветхого Завета на древнееврейском — показатель того, что по Шелковому пути шли люди разных национальностей). Сейчас большая часть этих документов хранится в Британской библиотеке, и их нахождение там западные археологи рассматривают как результат величайшей авантюры. Обычно находка их приписывается сэру Аурэлю Стейну, одному из самых выдающихся археологов своего времени. Но реальные факты говорят о другом.
Примерно в 1899 г. даосский монах по имени Ван начал расчищать одну из пещер Дуньхуана, вход в которую был в течение веков блокирован камнепадами и песчаными наносами. То было богоугодное дело, и он, прихватив чашу для подаяния, направился странствовать с целью собрать средства для дальнейших раскопок и заплатить нескольким рабочим. Когда пещера была расчищена, они занялись очисткой фресок, но штукатурка треснула, обнажилась кирпичная кладка, которая закрывала вход в библиотеку, заполненную свитками до самого потолка. Об этом доложили начальнику провинции, и вскоре поступил приказ от самого губернатора провинции Ваньсу назначить Вана хранителем манускриптов и на время опечатать их, пока не будет принято решение, что же делать дальше. Так продолжалось до 1907 г. пока сэр Аурель не явился к вышеупомянутой пещере. Далее история известна уже из уст самого археолога, так как все это приключение с самого начала можно рассматривать как хорошо просчитанный заранее грабеж.
Его первая встреча с Ваном не была столь обещающей. «Он выглядел очень странно, очень стеснительным и робким, с лицом, на котором временами мелькало скрытая гримаса хитрости, и выражение которого было далеко не одобрительным». Но даже при первой встрече археолог получил полезную для себя информацию: губернатору провинции еще не было отправлено никакого официального перечня ценных находок. На следующий день китайский помощник Стейна Цзян убедил монаха разобрать часть каменной кладки, блокирующей вход в пещеру и позволить Стейну взять несколько свитков для изучении. В эту ночь и в последующие Цзян возвращался в лагерь Стейна с выбранными им манускриптами, спрятанными в длинных рукавах его одеяния, чтобы «провести более тщательное их изучение», в соответствии с договоренностью. Оценив ценность и размер возможной «добычи», Стейн испугался, что «хитрый монах, подогреваемый мирскими страхами и душевными сомнениями, вдруг встревожится или перестанет доверять Стейну и закроет тайник прежде, чем Стейн сумеет добыть бесценные манускрипты». Вести переговоры о сумме вознаграждения археолог поручил своему помощнику, которому было дозволено поднять цену до 5000 рупий за находку, сумму, которую выделил Стейн, посчитав, что этого достаточно для того, чтобы старик ушел на покой и вернулся в свою родную провинцию, потому что в Дуньхуане для него слишком жарко. В результате Цзян установил цену в 500 рупий. Стейн позже написал: «Когда я сейчас смотрю на то богатство археологических материалов, которые выручил за эту сумму, сделка мне кажется просто невероятно удачной». К концу пребывания Стейна в Китае количество книг, выносимых из пещеры каждую ночь, было слишком большим даже для объемных рукавов Цзяна. Трое самых преданных слуг Стейна каждую ночь совершали рейды к реке с огромными мешками, чтобы переправить манускрипты на другой берег. Однако проблема окончательного вывоза книг из Китая не была еще решена, но, как выяснилось вскоре предусмотрительный Стейн заранее привез с собой большое количество пустых деревянных ящиков. Ни у кого не возникло бы вопросов о содержимом ящиков, раз они были ввезены в Китай и вывозятся в том же количестве. Он был уверен, что все эти меры успокоят Вана, который демонстрировал чрезмерную нервозность. Историю можно завершить словами самого Стейна.
Естественно, китайцы расценили эту историю как изощренное воровство. Стейн даже не принес элементарных извинений за то, что сокровища мирового значения были вывезены им из Китая. Возможно, лучшее, что могли придумать англичане в его оправдание, так это то, что Стейн не мог допустить, чтобы все эти 7000 бесценных свитков попали во Францию. Правда, год спустя французский ученый вывез из той же пещеры еще 3000 свитков для французской Национальной библиотеки.
Дуньхуан был процветающим центром уже в период Северных и Южных династий (420―589), к тому же человек, объединивший Китай, возродивший его из хаоса и основавший династию Суй (581―618), был ярым покровителем буддизма. Он назвал себя Вэнь-ди Культурным императором, и приложил максимум усилий для распространения буддизма, сооружая ступы (то были ступы, так характерные для буддистской культуры, которые со временем трансформировались в китайские пагоды, служившие для монахов местом медитации), рассылая монахов со святыми реликвиями по всей стране; и даже в указах он именовал себя не иначе, как учеником Будды. Принято считать, что изначальной его целью было укрепить и консолидировать таким образом разобщенные части собственных владений3, а буддизм как раз и выступил в качестве этого консолидирующего элемента — это было проверкой, насколько широко может распространиться буддизм в Китае. Но его далеко идущие планы не успели воплотиться в жизнь. Сын, который сменил его на троне (Ян-ди, Император украшенный), претворял в жизнь более грандиозные проекты. Он отправил огромное количество крестьян на возведение роскошных дворцов в Сиани и Лояне и построил прославивший в веках династию Суй и его имя Великий канал, соединив уже существующую сеть каналов так, что баржи могли свободно проплывать от Янцзы до Желтой реки и затем, достигнув княжества Вэй, доходить до западной столицы государства — Сиани.
Существовало превосходное экономическое обоснование этого проекта. На второй план отошла необходимость высоких урожаев пшеницы и проса, выращиваемых на равнинах Желтой реки, на первый план вышли посевы и урожаи риса, которому благоприятствовала почва, питаемая водами Янцзы. А так как высокие налоги на зерно остались неизменными, все богатство сосредотачивалось на юге Китая, в районе Янцзы, и остро вставала необходимость оперативного переноса богатств на север. Однако, судя по династийным историям, Ян-ди в одинаковой степени жаждал как личной славы, так и экономической стабильности. Канал давал императору королевскую привилегию контролировать земли, подчиненные ему. Он построил специальные плавучие дома, известные как драконьи лодки, в которых он и его подданные степенно двигались по каналу при помощи тысяч слуг, одетых в парчу, которые тащили корабли, ухватившись за зеленые веревки. Сообщается, что иногда эта процессия растягивалась на шестьдесят миль.
Как и во времена короткого правления династии Цинь, бремя принудительного труда, свалившееся на плечи народа в связи с новыми проектами, было тяжелее, чем народ мог выдержать. Официальная история ― естественно, описывающая правление Ян-ди в темных тонах: ведь он был последним в династии, — гласит, что число рабочих насчитывало миллионы, 40% которых погибло при строительстве великолепных императорских дворцов. Повозки с трупами «были постоянно на виду у всех, проходящих по дороге»4. Примечательно, что эта фраза напоминает описание последних дней династии Цинь, когда «тела тех, кто умирал за день, сваливались в кучи на рынках»5.
На фундаменте, заложенном династией Цинь, новая династия Хань построила свое более прочное здание. Так и в этом случае дальнейшие события были абсолютно предсказуемыми. В 613 г. вспыхнуло восстание, в 616 г. Ян-ди был вынужден спасаться бегством по построенному им же каналу на вновь отстроенных домах-кораблях, потому что старые были разрушены во время беспорядков. Двумя годами позже он был предательски убит своими же солдатами. На севере страны один из его высокопоставленных чиновников занял западную столицу — Сиань и со временем основал новую мощную, прославившуюся в истории династию.
С приходом династии Тан начался новый кульминационный период китайской истории. Великие достижения, в сфере искусства того времени свидетельствуют о том, что этот период был высшей точкой расцвета китайской культуры. Изысканные изделия из металла свидетельствуют о совершенстве отливки металлических сосудов мастерами, которые следовали традиции мастеров династии Шан Инь, что жили двумя тысячелетиями ранее. Самыми известными и характерными для танского времени находками являются огромные выразительные керамические фигуры лошадей, верблюдов, конюхов, торговцев, танцовщиц и демонов, — они изготавливались в основном для церемонии погребения, следуя традиции, берущей начало еще во времена династии Хань. Живописных полотен древнего Китая сохранилось весьма немного, но по ним можно судить, что чаще всего писались портреты и сцены из жизни. Если судить по найденным образцам, в эпоху Тан эти жанры живописи достигли своего пика. Сохранившиеся портреты, немалая часть которых — изображения тринадцати императоров — находится в Британском музее, отличаются монументальностью, что однако, никак не сказывается на их реализме.
Прославили династию Тан и поэты: они довели до совершенства самый характерный элемент китайской поэзии — разительную простоту образов, их непринужденную чистоту, которые можно встретить еще в «Каноне стихов», написанном за века до Конфуция. И это только одна из характерных черт поэзии Китая, потому что китайских поэтов, как никого другого, занимали вопросы стиля и формы, тонкого использования метафор; и именно благодаря этому китайская поэзия стала узнаваемой во всем мире.
Среди всех китайских поэтов наиболее широко известен Ли Бо, который родился, предположительно в 701 г., через восемьдесят лет после прихода к власти императоров династии Тан. Он представляет всё самое романтичное в китайской поэзии и китайском отношении к жизни. Он никогда не сдавал экзаменов, но в 19 лет покинул родной дом и присоединился к отшельникам, последователям даосизма. Именно даосизм определил его судьбу и способствовал становлению как поэта. Большую часть своей жизни, он провел вдалеке от придворных страстей и ссор, странствуя по стране. В его стихотворениях мы находим образы лунного света, рек, гор, деревьев, цветов, описание чувств, вызванных общением с друзьями, печаль расставания, веселье после хорошей пирушки. Никто другой не смог бы с такой простотой и неповторимой задушевностью пробуждать столько чувств, как это смог сделать Ли Бо в своих коротких стихах:
О своей жизни он говорит:
Через все его работы проходит тема радости и освобождения, которые дарит человеку вино, но самый очаровательный образ поэта с чашей вина принадлежит его более молодому современнику, Ду Фу
В поздние годы династии Тан встречается иной вид поэзии, в котором использовался более простой язык, а образы отражали повседневную жизнь с большей реалистичностью. Таков, например, поэт Бо Цзюйи, который не обыгрывал в своих стихах многогранность образов цветов и травы, не заигрывал с образами луны и ветра. Он считал, что поэзия должна быть понятна всем и делал акценты на справедливость политической и социальной жизни Китая. Его поэзия оказала влияние на современных поэтов Запада (например, на Брехта, который делал немецкие версии приведенных Артуром Уэйли стихов и включил один из них в «Добрую женщину из Сычуани»). В приведенном стихотворении Бо Цзюйи протестует — в своей характерной манере, усиленной яркостью нарисованной картины, — против жестокого обращения с крестьянами со стороны солдат дворцовой стражи под предводительством евнухов, как, например, в стихотворении «Остановился на ночь в деревне на северном склоне горы Цзыгэ»:
Реалистичный взгляд на жизнь мы можем увидеть и в произведениях Юань Чжэня, лучшего друга Бо Цзюйи, выходца из царского рода «северных варваров», по которому сложно было судить о предполагаемой жестокости его предков. Оба они занимались наукой, были признанными поэтами и высокопоставленными чиновниками, оба достигли своего положения, успешно сдав экзамены. Об их дружбе Apтур Уэйли сказал, что она «возможно, самая известная в истории Китая»10.