Через два года Юань умер. Члены его семьи попросили Бо написать надгробную надпись и в знак благодарности подарили ему серебряное седло и нефритовый пояс Юаня — знаки отличия государственною чиновника. Бо подарил их от имени Юаня буддистскому монастырю.
Бо пережил своего младшего друга на пятнадцать лет. И этот последний период жизни он прожил в комфорте и умиротворении в восточной столице Китая Лояне, занимая «тепленькое местечко» младшего преподавателя при небольшом дворе принца крови. Когда он путешествовал, его переносили на самых удобных носилках, его сопровождали виночерпии и музыканты:
Его сад был заполнен редкими цветами, предметами искусства, которые он привозил из разных районов страны, из тех мест, где в разное время занимал государственные посты. Там были и белые лотосы и лодка, доставленная из самого Сучжоу, украшенная головой дракона на корме, важно вышагивающие цапли и кусок скалы интересной формы, привезенный из Ханчжоу. Он содержал десяток танцоров и музыкантов, которые развлекали его, иногда они играли на маленьком островке на озере. У него были девушки-певицы, ведь к тому времени не только аристократы содержали небольшие гаремы в закрытой части домов. Ивовая Ветвь была его любимой наложницей, но даже она не могла сравниться с Персиковым Лепестком, которую он знал много лет назад. Когда у него собирались друзья, винные чаши без конца передавались по кругу, свитки со стихами доставались из ларцов. Ивовая Ветвь пела для них, музыканты играли его любимые мелодии, например отрывки из музыки к даосскому представлению «Радужные юбки и серьги из перьев», которое он когда-то видел во дворце. А иногда он сам брал в руки лютню и играл «Осенние думы», традиционную китайскую мелодию.
Семидесятилетие в государстве было официальным возрастом ухода на покой, соответствующим 68, 69 годам в пересчете на наш возраст, так как считалось, что в день рождения ребенку один год, и после праздника Нового года все китайцы становились на год старше, поэтому ребенок, рожденный в конце года мог достичь возраста двух лет будучи рожденным на свет всего несколько недель назад, и такие счастливчики уходили на покой в возрасте шестидесяти восьми лет. Условия выхода на пенсию были невероятно великодушными. Бо оплачивали до ста дней по болезни, и половину жалованья он получал до конца жизни. Судя по стихам, сочиненным Бо в этот период, все указывало на то, что он получал огромное удовольствие от жизни, уйдя на покой:
Даже теперь он предавался наслаждениям неумеренно. Бедная Ивовая Ветвь была с большим сожалением отпущена.
Бо серьезно относился к своей посмертной славе. В 835 г. он закончил работу над полным собранием своих сочинений, которое было представлено в виде шестидесяти свитков, и перевез их в буддийскую библиотеку при Монастыре западного леса в Лушань. Он настоятельно потребовал, чтобы никто не имел доступа к свиткам без согласия на то монахов, и ни один из свитков никогда не был вынесен за пределы монастыря. Немного позже он передал полное собрание своих сочинений еще двум буддистским библиотекам, а в последний год жизни добавил к последнему экземпляру следующее послесловие:
Его выбор именно буддистских монастырем для хранения рукописей был не очень удачным. Ненависть правительства к буддистам росла, в 845 это вылилось в осквернение монастырей, а произведения искусства, хранившиеся там, были разграблены. Бо прожил достаточно долго и за всеми переменами следил с широко открытыми от ужаса глазами. Он умер в возрасте семидесяти четырех лет в 846 г. По его скрупулезное редактирование работ себя оправдало: его сочинения сохранились именно в том виде, в каком он и хотел их видеть.
Разногласия между даосизмом и буддизмом обострились особенно, когда пришлая религия стала более влиятельной, чем собственно китайская. В эпоху Северных и Южных династий (420―589) в маленьких царствах возникали стычки на религиозной почве: в 446 г. даосы в сговоре с конфуцианцами настоятельно требовали от императора У в Северной Вэй издать указ об уничтожении буддистских храмов, картин, манускриптов и казни монахов. В следующем столетии политика изменилась: император У, основатель династии Лян на юге, принял буддизм и в 517 г. приказал уничтожить все даосские храмы. В 574 г. император династии Северная Чжоу (в это время каждый правитель маленького царства называл себя императором), которого также звали У, хоть и преследовал буддистов, но, к удивлению советников, запретил даосам использовать их храмы. И наконец в 845 г. началось самое масштабное наступление на буддизм, организованное даосами и конфуцианами: было уничтожено 4000 монастырей и еще в десять раз больше храмов и гробниц; более четверти миллиона монахов и монахинь обязали вернуться к мирской жизни, огромное количество плодородных земель перешло к государству. Удивительным было то, что и на этот раз их гонителем стал другой император У.
Прежде чем рассмотреть, как гонения на буддистов отражались на каждом отдельном монахе, попавшем в водоворот истории, следует отклониться от темы, обратив внимание на императоров разных династий, которых звали У. Именно из-за этой путаницы с именами в западной исторической науке можно найти так мало образов китайских императоров того времени, которые представали бы из документов как яркие индивидуальности (возможно, это произошло еще и потому, что никто из них не внес особого вклада в историю своего времени, ведь чиновники-историки не интересовались причудами характеров своих правителей). У — это имя клана, означающее «военный». Единственной женщиной-императрицей, в чьих руках сосредоточилась вся власть в государстве, была императрица У, потому что она родилась в клане У. Могущественный император, правитель династии Хань, который во II в. до н. э. расширил границы своей империи, выбрал себе имя У-ди, «Воинственный император», как отображение своих амбиций. Ничего нет странного в том, что императорское имя У было столь распространенным; например, в европейской истории мы насчитываем, по крайней мере, восемнадцать королей с именем Людовик. Единственной сложностью в китайской истории, по сравнению с европейской, является то, что китайцы наотрез отказывались от уродливой привычки нумеровать правителей с одинаковыми именами. Для нас является нормальным встретить на страницах книги имя Людовика XVIII, но если бы мы наткнулись на что-нибудь подобное в другой культуре, то обязательно отметили бы это как отсутствие фантазии, что-то типично бюрократическое, особенно если лишить римские цифры их фальшиво светского подтекста. Китайцы, как никакой другой народ, получают удовольствие от произнесения имен, поэтому они конкретизируют, расцвечивают имя правителя, а не нумеруют. Так император У-ди, живший во II в. до н. э. — Хань У-ди, то есть «Воинственный император династии Хань», он также известен как Сяо У-ди «Младший Воинственный император». Точно также император, который устроил расправу над буддистам в 845 г., официально именовался Тан У-цзун, «Воинственный первопредок династии Тан». Такие уточнения, конечно же, помогают разобраться кто есть кто, но для обыкновенного читателя, не специалиста в области китайской истории, подобные уточнения в именах только запутывают и сбивают с толку.
Одним из самых известных первых путешественников в Китай был Эннин, буддистский монах, который приплыл в Китай в 838 г. и успел лицезреть рассвет китайского буддизма, но стал и очевидцем преследований буддистов в 845 г. Он был в составе посольства Японии, прибывшего в Китай. Их прибытие было не самым приятным, так как корабли разбились о скалы в устье реки Янцзы, правда, это было нормальным явлением для того уровня японского кораблестроения, на котором оно находилось в те времена. После этого инцидента японское посольство пересело на более приспособленные для плаванья по реке лодки, сделанные китайцами, на которых оно и продолжило свой путь вверх по Великому каналу. Монах описал в дневнике некоторые детали этого пути: деревни, постоялые дворы, дома чая или иные, расположенные на берегах реки, посадки бамбука, огромные стаи белых уток и гусей, невероятное количество торговцев, плывущих вверх и вниз по течению. Единственное, что при приносило неудобство, так это москиты, которые жалили так, словно кололи иглами. Японцы мирно плыли реке на сорока лодках, соединенных канатами попарно или по три, привязанных к друг другу буксирными тросами. Удивительно то, что всю флотилию тянули всего два буйвола. В те времена все еще помнили торжественную процессию императора, который впервые проплыл на своем корабле по этим водам двумя столетиями ранее. Эннин пишет: «Канал двадцати футов в ширину, он прямой, без рукавов. Он был вырыт по приказу императора Ян-ди династии Суй»18.
Эннин прибыл в Китай, чтобы познакомиться с системой правосудия, разыскать буддистские манускрипты и увезти их в Японию. Для этой цели ему пришлось задержаться в Китае, остальные же члены посольства вернулись на родину. Сначала это задание казалось невыполнимым из-за многих преград которые чинили чиновники прибрежных районов. Но, попав во внутреннюю часть страны, он отметил, что может путешествовать, где захочет, и был встречен с большим радушием. Не проходило и дня, чтобы в каком-нибудь монастыре ему не предоставили жилье, еду и развлечения. Везде встречались чиновники которые проявляли интерес к религии, хотели пообщаться с монахом Эннином, получить знания, понять различия в их религиях.
В 840 г. Эннин отправился в паломничество на У-тай, что в горах на северо-востоке от Сиани. Священное место представляло из себя пять высокий холмов с закругленными вершинами, которые, как писал Эннин, «выглядели как перевернутые чаши». На каждом холме были построены террасы с бассейнами, пагодами и храмами, и счастливый Эннин гулял с другими паломниками по поросшим деревьями ущельям, в которых звенели водопады, и в это время года цвели горные цветы. Среди всех буддистов только китайцы люблены в горы и горные пейзажи — такое отношение досталось им еще от даосов. Здесь паломники легко находили себе ночлег, здесь Эннин обнаружил и место пребывания своего предшественника, который прошел тем же путем, что и он. Японский монах Рэйсэн проделал это путешествие за двадцать или тридцать лет до него и подарил Монастырю золотой террасы необычный сувенир — изображение Будды, нарисованное на полоске кожи, срезанной с собственной руки. Оно было помещено в позолоченную бронзовую пагоду, и местные монахи специально для Эннина открыли ее и предоставили ему для изучения. Изображение было выполнено на кусочке кожи размером четыре дюйма в длину и три в ширину.
Когда монах был на У-тай, туда прибыла делегация с богатыми императорскими дарами по случаю дня рождения императора: едой, одеждой и вином. А для всех монахов была организована праздничная трапеза. Эннину это послужило доказательством доброго расположения официальной властей к буддизму. А через три недели он отправился в путешествие на юго-запад страны с целью попасть к императору.
На самом же деле день рождения, который праздновался на У-тай, был днем рождения императора У, к тому времени правившего страной всего год, и подобное расположение его и внимание были ничем иным, как простой данью устоявшимся традициям. Через год, пребывая уже в Сиани, Эннин записал в своем дневнике об изменении отношения к буддистам. Они все еще приглашались на праздник по случаю дня рождения императора, но все внимание уже было обращено на даосов. Через несколько месяцев император приказал закрыть все буддийские монастыри, а монахов и монахинь, которые практиковали магию, нарушали обет целомудрия или совершали какие-то другие грехи, изгнать. В принципе, это не было абсолютно бессмысленным указом, но это было пусть и скромное, но многозначительное предупреждение о начале гонений.
К 844 г. Эннин сделал запись в своем дневнике, что император находится под таким сильным влиянием даосов, что, будучи в преклонном возрасте делает все, что бы они ни посоветовали, особенно, что касается поиска «эликсира бессмертия». Он построил для них огромные Палаты бессмертных на территории дворца, а даосские наставники поспешили пообещать, что он «поднимется до девятого неба, пребывая в бессмертии, благословляя народ, а они будут молиться о долгой жизни императора»19. Самому же императору советовали принимать «эликсир бессмертия», снадобье, в состав которого «входило десять фунтов сливовой кожицы, десять фунтов пушка персика, десять фунтов лапчатых перепонок живых кур, десять фунтов черепахового волоса и кроличьих рогов»20. Эннин с удовольствием и некоторой иронией записал все эти странные ингредиенты в своем дневнике. Не без удовольствия он пишет о том, что, несмотря на избиения и наказания торговцев, невозможно было найти эти составляющие на рынке.
Но нельзя обвинять императора в том, что он по совету даосов отвергал буддизм. По мнению китайцев, существовало еще несколько причин, по которым любая иностранная религия считалась достаточно подозрительной. С экономической точки зрения было неразумно, что огромные площади передавались во владение монастырей в качестве подарков от людей религиозных, ведь территории, на которых жили монахи, не приносили никакой прибыли государству, поскольку монахи были освобождены от трудовой и военной повинности и даже от уплаты налогов. Более того, монахи считали себя святыми и ставили себя на ступень выше богатых администраторов-чиновников — такое отношение берет свое начало в буддистской религии Индии, где даже самый бедный священник-брахман считался принадлежащим к высшей касте, нежели всеми уважаемый махараджа, однако это не привилось в Китае. И, возможно, самым худшим в поведении буддистов было то, что они нарушали конфуцианские каноны: считалось, что они не обладают сыновней почтительностью не только потому, что они брили головы, проявляя тем самым неуважение к самому дорогому дару своих отцов — собственному телу, но и вследствие обета безбрачия. Парадокс, заключающийся в том, что в конфуцианстве грехом было сохранять безбрачие, хотя и трудно понять, однако здесь все логически обосновано, если посмотреть сквозь призму конфуцианской идеологии. Только через сына и сыновей сына можно выполнить главный долг перед своим отцом — продолжить поклонение духам умерших предков. Была еще одна менее логичная причина неприязни конфуцианцев к буддистам — обычно евнухи принимали буддизм. И как раз гонение на буддистов в 845 г. не без причин связывают с исконной враждой между этими двумя группами, евнухами-буддистами и государственными чиновниками-конфуцианцами.
Друг Бо Цзюйи, которого звали Хань Юй, в летописи о царской власти описал несколько ключевых моментов, свидетельствующих против буддизма, двадцатью пятью годами ранее, в 819 г. Его целью было восстановить чистоту рационального конфуцианства, не запятнанного предрассудками буддизма и даосизма, в чем он и преуспел, правда, несколько опередив свое время, потому что эта концепция стала популярной только в период правления следующей династии, Сун (960―1279), и получила название неоконфуцианство. В своем труде он протестовал против ежегодного действа, когда фаланга пальца, предположительно принадлежащего Будде, проносилась по улицам в сопровождении толпы празднично одетых людей, затем процессия направлялась во дворец, чтобы к реликвии приложился император. Но так как император, при котором писал Хань Юй, был расположен к буддизму, бедный реформатор вскоре был отправлен в ссылку, хотя его труд позднее стал считаться классическим. Вот что он писал:
Четверть века спустя императору У даже не понадобились подобные красноречивые высказывания в собственное оправдание, и с 844 г. указы о запрете буддизма пошли сплошным потоком. Для начала были уничтожены небольшие храмы и гробницы, а все монахи и монахини, не записанные в официальных учетных книгах, были лишены духовного сана. Далее все монахи и монахини в возрасте до сорока лет были принуждены вернуться к мирской жизни не найдя работы и не имея более веской причины для сбора милостыни, как пишет Эннин в свое дневнике, большинство из них ступило на преступный путь. Вскоре этот возраст увеличился до пятидесяти лет и те, кому было за пятьдесят, при малейшей ошибке в поведении лишались духовного сана. Наконец, в 846 г. был издан декрет, который предписывал разрушить все буддистские храмы, кроме одного на территории каждой административной единицы и четырех в каждой из двух столиц. Все драгоценные металлы были содраны со статуй и переданы в государственную казну. «Они ободрали золото с изображений Будды, разбили бронзовые и железные статуи Будды, взвесили все металлы», — пишет Эннин, добавляя: «Как жаль! Как можно ограничивать число бронзовых, железных и золотых Будд в стране?»22. Это действительно было одной из проблем.
Иностранные монахи были депортированы. Для Эннина это была одновременно и плохая новость и хорошая, он сам писал: «Было и грустно, и весело». За последние четыре года он написал уже около сотни прошений с просьбой разрешить ему отправится домой, но безуспешно. Все это не помогло реализации его желания. Множество сочувственных записей с пожеланием удачи приходило от его мирских друзей. Перед долгожданным отъездом домой поднялась огромная суматоха с укладкой драгоценных его манускриптов и завершением всех неоконченных дел. Впервые за много лет он надел мирскую одежду, кто-то принес ему фетровую шляпу, чтобы скрыть его обритую голову. Даже высокопоставленные чиновники присылали ему прощальные подарки. Два рулона шелка, огромное количество чая, два мешка денег. В каждом по тысяче монет, прибыли от главного министра местного военного ведомства. Но цензор Ли превзошел всех. Он приехал проститься лично, и его дарами были: десять рулонов парчи, две коробочки с изображением святых, сосуд с благовониями, свиток «Алмазной сутры», написанный серебром (ее Эннин по приезде домой подарил японскому императору в Киото), две фетровые шляпы, пара башмаков и еще два мешочка монет. Цензор настоял на том, чтоб проводить Эннина до Сиани, и они проболтали всю ночь, укрывшись в деревенском амбаре. В конце концов и ему пришлось распрощаться с Энниным:
Он попросил Эннина отдать ему свое одеяние и шарф, дабы он мог дома воскурить благовония перед ними.