— Четыре лопаты, — сказал я.
- Хорошо, — одобрил поляк, и я не понял: хорошо, что не автоматы, или то, что у нас лопаты — и в самом деле его обрадовало. — За мной. Тут рядом.
Мы пошли за ним, автоматчик двинулся следом, освещая дорогу и немного спину идущего впереди поляка.
Тот был в плаще, блестевшем в свете фонаря. Такой клеенчатый чёрный плащ с пелериной, я таких в обычной жизни не видел, но в кино именно в таких ходили шпионы и убийцы. А ещё — эсэсовцы. И рук из-под плаща видно не было, так что в них мог быть хоть топор, а хоть автомат.
Мы свернули с дороги на какую-то тропинку, луч выхватывал из темноты справа и слева голые ветки кустарника, покрытые светящимися каплями воды. Под ногами хлюпала грязь.
— И пожрать бы... — сказал Лёшка, который шёл сразу за мной.
Ему было хорошо, он автомата не видел. А я только об автомате и думал. И прикидывал, а не сигануть ли в сторону, не рвануть ли через кустарник в глубь леса, ведь не попадут же, точно не попадут. Деревья пулю не пропустят дальше чем метра на четыре-пять. Если бежать, пригибаясь и петляя, то промажут. Точно — промажут. Влепят мне вдогонку, но не достанут.
А вот в ребят — попадут. И это значило, что я никуда не побегу. Хотя это, наверное, был вовсе не героизм, а глупость. Если нас собирались убить, то ребят всё равно убьют, а для меня — шанс. Зачем погибать с остальными, если есть возможность выжить?
Мне и сейчас противно вспоминать те свои мысли. И я до сих пор горжусь, что не поддался им тогда. Наверное, это самый храбрый мой поступок за всю жизнь. Или даже единственный по-настоящему смелый.
Минут через десять мы пришли.
Вначале я увидел свет фонаря.
Фонарь висел над воротами — высокими, деревянными, со здоровенными железными петлями. Ворота были открыты.
Дождевые капли вылетали из темноты и бились о пузырящуюся лужу. Могло показаться, что вода льётся из-под жестяного абажура, как из здоровенного душа.
Вправо и влево от ворот тянулся забор из толстых широких досок. Забор терялся в темноте, как будто, не сворачивая, перегораживал всю землю — от края до края.
Вот сам не знаю почему, но в голове мелькнуло — замок. Хотя с детства знал, что замок — это высокое, каменное, на вершине горы или, в крайнем случае, холми. А тут — деревянный забор и ворота, но всё равно — замок.
Ну, словно повеяло чем-то древним. Не дряхлым, нет, а именно древним.
Двор, между прочим, был вымощен крупным булыжником, отливавшим в свете фонарей воронёной сталью. Широкий двор. Справа и слева стояли какие-то хозяйственные сооружения, может, сараи или склады. В глубине двора притаился дом. Все постройки были сложены из брёвен в обхват толщиной. Из старых брёвен, потрескавшихся, но не истлевших.
Дом был двухэтажный, с небольшими, словно прищуренными, окнами. И с высокой пирамидой крыши.
Поляк в чёрном плаще поднялся на крыльцо, постучал в дверь.
— Замёрз как собака, — сказал Лёшка. — Слышь, пан, пожрать что-то будет? Горячего чего-нибудь...