Не знаю, обратила ли Чарли внимание на явно лишнее слово, однако она не стала со мной спорить. Её лекарство я приняла безропотно, даже не стала спрашивать его состав. Когда что-то сильно болит, мир резко суживается и гордость отступает на задний план. Что угодно проглотишь, лишь бы больше ничего не болело.
– Либо говори правду, либо вспоминай, что ел. – Похоже, Чарли взяла на себя роль мамочки.
Некстати подумалось о допросах с пытками. Теперь я определённо знаю, что боль не способствует лжи.
– Да клянусь тебе, ничего такого в рот не брал… А знаешь, было кое-что подозрительное. Джейн принесла мне чай, хотя я не просил. Такой противный, жуть.
Чарли встрепенулась.
– Где чашка?
– У меня. Я её никуда не уносил.
Она тут же за ней сгоняла.
– Дурак, – зашипела девушка, потрясая пустой чашкой с розочкой, – она же отравой пахнет, а ты всё выпил!
– Ничего не всё! Пригубил слегка, а остальное вместе с лекарствами в окно вылил!
Чарли медленно поднесла чашку к лицу, словно и так помнила сей «божественный» аромат, но всё-таки поморщилась.
Ну раз англичанка нос от чая воротит, значит, тут действительно что-то не так.
Нервно сцепив между собой пальцы, горничная смотрела на меня затравленным взглядом. Даже если она ни в чём не виновата, её волнение понятно: вызов на ковёр всегда грозит неприятностями.
Наверное, это не по-джентльменски, но я не стала при ней вставать с кровати. Боль не настолько утихомирилась, чтобы её можно было терпеть стоя.
Чарли не церемонилась.
– Джейн, что это?
У девушки задрожали губы, когда ей продемонстрировали злополучную чашку.
– Отвечай, иначе мне придётся доложить обо всём матери.
– Я не хотела ничего плохого, – прошелестела горничная.
– Ага, попалась, – я приподнялась на локте. – Зачем ты дала мне этот чай? Видишь, мне плохо от него стало, живот до сих пор адски болит.