Родоначальником исландского народа традиционно считается Ингольв Арнарссон, который приплыл в Исландию в 874 году. Нынешняя столица страны выросла из оплота, выстроенного им на берегу залива Рейкьявик («дымящейся бухты»). Саги основным мотивом к переселению называют реакцию на авторитаризм Харальда Прекрасноволосого, который впервые объединил бо́льшую часть норвежских земель, обеспечив себе тем самым огромную власть. Колонизация Исландии шла быстро, через несколько лет туда перебрались с пожитками, скотом и посевным зерном уже две тысячи человек.[646] К концу «занятия земли» в 930 году население Исландии составляло уже больше двадцати тысяч, а к 1100 году, возможно, утроилось. Это особенно примечательно, учитывая размеры кораблей и преодолеваемые расстояния: девятьсот миль от Норвегии до Исландии, то есть при благоприятных условиях шесть дней пути через открытый океан без всяких ориентиров.
Варяги, византийцы и арабы
Пока лихие датчане грабили Аль-Андалус, а бегущие от гнета норвежцы заселяли Исландию, шведские викинги — они же варяги — устремлялись по рекам Восточной Европы к Византии и арабским сокровищам Восточного Средиземноморья и Азии. Отчасти развитию торгового сообщения способствовал экономический рост шведской Бирки, который в свою очередь обусловливал процветание Хедеби и других портов на западе.[647] По рассказу Вульфстана, приведенному у Альфреда, можно судить о бойкости балтийской торговли только в конце IX века, и хотя других современных ему письменных свидетельств на этот счет нет, есть археологические. Более того, этот товарообмен не был новостью. Предшественником Бирки как крупного центра торговли был близлежащий Хельге, где археологами была обнаружена, среди прочего, статуя Будды V или VI века из Южной Азии и епископский жезл из Ирландии.[648] Стратегически расположенный между Швецией и Финским заливом, остров Готланд выступал средоточием торговли с Восточной Балтикой с V века. Готландские купцы были самыми многочисленными в латвийской Гробине с 650 по 800 год и часто наведывались в литовский речной порт Апуоле.
К тому времени как Вульфстан отплыл в Трусо, по юго-восточным берегам Балтики выросло множество торговых городов и портов. Какие-то развились из сельских поселений, постепенно переходя на торговлю и ремесленное производство, но многие несли отпечаток стороннего влияния — от датчан, готландцев и шведов. Самая сильная концентрация портов отмечалась к западу от дельты Вислы, где находились в том числе Старград (Ольденбург) к востоку от Кильской бухты, Ральсвик на острове Рюген, Менцлин и Волин в дельте Одера, а также Колобжег.[649] Расположенный выше устья Вислы, рядом с нынешним Эльблонгом, Трусо был хорошо защищен от моря. Вульфстан ничего не говорит о местном населении, но археологические данные позволяют предположить, что там преобладало датское влияние. До образования в 850 году постоянного поселения Трусо оставался, судя по всему, местом сезонной торговли. Далее к востоку, у южной оконечности Куршского залива, стоял Кауп (нынешнее Моховое, Россия), богатевший за счет торговли с Биркой.
Истинная ценность таких портов заключалась в доступе к трансевропейским речным коридорам, поэтому неудивительно, что в большинстве своем они вырастали на значительном удалении к востоку от балтийского берега. История продвижения скандинавов на юг через территории нынешней России, балтийских государств, Белоруссии и Украины к Черному и Каспийскому морям повествует — в отличие от истории о набегах викингов на западе — не о разграблении богатых религиозных сооружений (христианству еще только предстояло здесь укорениться), а об основании центров торговли в Старой Ладоге[650] и Новгороде[651] на Ладожском озере и в Киеве на Днепре, примерно в 900 километрах к югу от Ладоги. Почвой для этого бескровного вторжения послужила царившая среди славянских племен междоусобица. Как гласит «Повесть временных лет», «И сказали себе: „Поищем себе князя, который бы владел нами и судил по праву“. И пошли за море к варягам, к руси… [и сказали: ] „Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами“».[652] Пришли три брата, старший из которых, Рюрик, сел в Новгороде. «И от тех варягов прозвалась Русская земля. Новгородцы же — те люди от варяжского рода, а прежде были словене». Однозначного ответа на вопрос, почему изначально варяги пришли в Старую Ладогу, объяснение, предлагаемое «Повестью временных лет», не дает, но готовность местных племен, как и в Британии после ухода римлян, пригласить наемного правителя вполне понятна. Дружинники Рюрика Аскольд и Дир двинулись от Новгорода на юг и решили обосноваться в славянском поселении Киев. Именно туда, вдохновленный большей близостью города к центру континента и стратегическим преимуществом расположения на кручах над Днепром, перенес столицу из Новгорода правивший после Рюрика Олег.
Богатая Византийская империя была для Руси лакомым куском, в том числе и в силу своей достижимости. Нагрянувший туда в 907 году князь Олег опустошил окрестности Константинополя, взял с Льва VI дань — почти миллион серебряных гривен — и особым торговым соглашением обеспечил привилегии русским купцам. В условиях оговаривалось: «…а если придут купцы, пусть берут месячное на 6 месяцев: хлеб, вино, мясо, рыбу и плоды. И пусть устраивают им баню — сколько захотят. Когда же русские отправятся домой, пусть берут у царя на дорогу еду, якоря, канаты, паруса и что им нужно».[653] В целом отношения между Киевом и Константинополем наладились, хотя бывали и ухудшения — в частности, после русских походов на Византию в 941 и 970 годах. Наибольшая заслуга в уравновешивании интересов Руси и Византии принадлежит князю Владимиру Святославичу. Скандинавские воины служили в византийской армии и прежде, но князь Владимир по просьбе Василия II прислал шеститысячное войско, чтобы помочь императору справиться с гражданской усобицей. Это войско стало основным ядром императорской варяжской стражи — гвардии, принявшей в свои ряды множество скандинавов и просуществовавшей до XIII века. Дальнейшему укреплению связей между Русью и Византией в 988 году способствовала женитьба князя Владимира на (противившейся тому) сестре Василия, которая убедила князя принять крещение. Учитывая огромную политическую, военную и торговую значимость Византии, уступка не составила труда для Владимира (оставшегося, впрочем, сомнительной кандидатурой для причисления услужливой церковью к лику святых в XIII веке). Смена веры в очередной раз подтверждает гибкость скандинавов в приспособлении к обстановке заселяемых ими земель.
Дальше на восток русов влекла торговля по Волге и Каспийскому морю. Номинально подступы к Каспию контролировали из своей столицы в дельте Волги хазары, правящая верхушка которых в VIII веке обратилась в иудаизм, но в конце IX века русы добрались и до них. Около 910 года они напали на порт Абаскун на побережье нынешнего Ирана. Три года спустя, согласно историку аль-Масуди, «пришло около пятисот кораблей, по сто человек на каждом», обещавших хазарам «половину добычи, которую удастся захватить у жителей этих берегов» в обмен на допуск к Каспию.[654] Пройдя вдоль побережья и вглубь до Ардебиля на северо-западе Ирана, русы закрепились на островах близ Баку в Азербайджане. Отчасти непобедимость русов объяснялась тем, что «приморские народы… не ждали нападения врага с той стороны, откуда доселе добирались до них только купеческие да рыбацкие корабли». Тридцать лет спустя на Каспий нагрянуло еще одно большое войско, на сей раз поднявшееся по Куре и захватившее азербайджанский город Барда. Видимо, под нажимом мусульманских соседей, в 965 году хазары закрыли русам проход к Каспию, и те в отместку разграбили их основные города, тем самым ускорив гибель Хазарского государства.
В Восточной Европе скандинавы, как и в других краях, были в основном прагматичными торговцами и в своих плаваниях следовали проторенными, пусть и мало используемыми маршрутами. По древнему речному пути от Балтики до Средиземноморья и Юго-Западной Азии экспортировалась пушнина, воск, мед и рабы в обмен на золото, шелк и серебро из Византии. Из мусульманских земель тек нескончаемый поток серебряных монет, которые до сих пор находят в курганах по всей Балтике. При раскопках на одной из семнадцати ферм на острове Рюген извлекли корзину, наполненную двумя тысячами с лишним монет, зарытых примерно после 844 года.[655] Кроме того, варяжские торговцы поставляли товары, традиционно ассоциирующиеся с восточной роскошью — китайские шелка находили и в Бирке, и в Йорке, и в Дублине. Известно также, что у русов имелся доступ к азиатским пряностям. Ибрагим ибн-Якуб, еврейский купец, посещавший Майнц в X веке, сообщал о попавшихся ему там серебряных дирхемах самаркандской чеканки, а также «множестве пряностей, которые водятся обыкновенно в дальних странах Востока, — перец, имбирь, гвоздика, нард, костус и калган [голубой имбирь]».[656] К доставке этих восточных диковин на запад, несомненно, приложили руку торговцы-русы.
Норманнская Атлантика
На X век и первую половину XI пришлась кульминация скандинавской экспансии. К началу X века викинги играли серьезную роль в политике тех краев, которые заселили, — в Данелаге и Лайхлинне, Ирландии, Нормандии и на Руси. В самой Скандинавии правители облагали торговлю пошлинами и, богатея, покупали поддержку местных вождей. Особенно преуспели в этом датские короли — благодаря господству над торговыми каналами Ютландии и морскими путями из Северного моря в Балтийское, проходившими через Датский архипелаг между Ютландией и Сконе. (Большой Бельт, самый широкий из трех проливов, соединяющих Северное море и Балтику, сужается там до пяти миль, а самый прямой, Эресунн, до двух.) Если норвежские земли Харальд Прекрасноволосый объединил в конце X века, то в Швеции централизованное королевство складывалась медленнее.
Предпринятое Харальдом объединение привело к заселению Исландии, которая оставалась заметным исключением среди скандинавских стран, тяготеющих к централизации власти. Однако демократический тинг (собрание), служивший формой самоуправления в Исландии, не означал отсутствия закона и обладал не меньшими, чем у норвежского короля, полномочиями отправить кого-то в изгнание. В конце X века Эйрик Рыжий (Эйрик Торвальдссон) был изгнан за убийство из Норвегии, а затем — за то же самое преступление — из Исландии. Зная, что на западе лежит некая земля, которую заметил столетием ранее сбившийся с курса по пути в Исландию мореход, Эйрик, за неимением другого выхода, три года осваивал берега Гренландии, как он ее назвал, а затем вернулся и убедил перебраться туда несколько сотен исландцев. Они основали там два поселения — Эйриково Восточное на юге и Западное примерно в 160 милях выше по Девисову проливу близ Нуука (бывшего Готхоба). Гренландия, в свою очередь, послужила отправным пунктом для первого плавания европейцев в Северную Америку (хотя в то время значение этого события никто не осознавал) — и снова благодаря промашке в определении курса.
Навигационные ошибки в Северной Атлантике в ту эпоху не были редкостью. На севере Европы плавали в основном вдоль берега,[657] но чтобы добраться до Скандинавии, Британии, Фарерских островов, Исландии и Гренландии, требовалось пересечь около трехсот миль открытого моря. Навигационные инструменты были малочисленны. Практически всегда у моряков имелся ручной лот (длинный линь с грузом для измерения глубины), кроме того, норманны умели определять широту по высоте солнца, а для прокладывания курса пользовались «солнечным камнем».[658] Он представлял собой диск, устроенный по тому же принципу, что и солнечные часы — со шпеньком в центре, отбрасывающим тень на насечки вдоль внешней кромки с пометками для определения высоты солнца в разные времена года. В основном мореходы ориентировались по природным явлениям — полету птиц, косякам рыб, приливным течениям, завесам тумана, цвету воды и наличию льда, в том числе «ледовому небу» (возникающим на горизонте отблескам света от полярного льда). В дальних переходах практиковалось плавание вдоль широты — пройти на север или на юг до нужной параллели и затем двигаться на восток или на запад, держась к ней как можно ближе.
Хотя метеорологические условия во времена средневекового потепления были менее суровыми, чем в наши дни, короткий световой день, туман и облачность сокращали видимость, а инструменты и приемы, имевшиеся на вооружении у скандинавских мореходов, не отличались надежностью, особенно на незнакомых маршрутах. Возвратившись в Исландию после плавания в Норвегию, Бьярни Херьольвссон узнал, что его отец переселился вместе с Эйриком в Гренландию, и решил последовать за ним. Однако забрав слишком далеко на юг, он оказался у берегов «лесистых и с низкими холмами»,[659] совсем не похожих на гористую безлесную Гренландию. Высаживаться он не стал, и исследовать неизвестную землю выпало позже Лейву Эйрикссону, который добрался до мест, названных им Хеллуланд («страна каменных плит», изобилующая ледниками, возможно Баффинова Земля), Маркланд («лесная страна», Южный Ньюфаундленд) и Винланд («виноградная страна»). Позже родич Лейва Торфинн Карлсефни проведет в Винланде два-три года с отрядом из шестидесяти мужчин и пяти женщин, одна из которых, его жена Гудрид, родит первого европейца в Северной Америке.
«Сага об Эйрике Рыжем» и «Сага о гренландцах» единодушно заявляют, что гренландцы намеревались колонизировать эти земли — простирающиеся по берегам залива Святого Лаврентия до самого Нью-Брансуика — ради леса, пушнины, винограда и грецких орехов. Но расстояние было слишком велико, а гренландцы слишком малочисленны — всего четыреста-пятьсот человек на тот момент, да и позже не больше двух с половиной тысяч, — чтобы осваивать Винланд полноценно.[660] Достоверность саг подтверждают археологические находки в Л’Анс-о-Медоуз на северо-востоке Ньюфаундленда, недалеко от выхода в пролив Белл-Айл. Это было постоянное поселение, в котором зимовало, чтобы не укладывать переход из Гренландии и обратно в один сезон, около сотни человек.[661] Л’Анс-о-Медоуз существовал, судя по всему, примерно до 1030 года, но наведываться в Винланд продолжали и некоторое время спустя. В 1070-х годах летописец Адам Бременский писал об острове, названном «Винланд, потому что на нем сам по себе растет виноград, давая превосходное вино. Плоды также взрастают там, не будучи посеяны, что известно нам не по выдуманным россказням, а по верным словам данов».[662] С острова Маркланд, расположенного чуть ближе, гренландцы возили лес по крайней мере до 1347 года, когда, согласно одному исландскому источнику, «еще прибыл корабль из Гренландии, меньше маленьких исландских, был он без якоря и вошел во внешний Страумфьорд [на западе Исландии]. На борту было семнадцать человек. Они заходили в Маркланд, но потом шторм принес их сюда».[663] Норманнская Гренландия либо вымерла, либо была покинута примерно после 1410 года, когда исландский отряд, проживший четыре года в Восточном поселении, вернулся домой.[664] В источниках ни о каких трудностях в этот период не говорится, однако в следующем письменном упоминаним о Гренландии — в записках, касающихся плавания Джона Кабота в 1497 году, — ничего не сказано о гренландцах европейского происхождения. Тем не менее английские рыбаки и торговцы — особенно из Бристоля — начали регулярно ходить в Исландию еще в начале XV века,[665] и не исключено, что кто-то из них добрался до Гренландии, а возможно, и до Ньюфаундлендских банок задолго до Кабота.
Англия от англосаксов до норманнов
До «английского века» в Исландии оставалось еще пятьсот лет, а пока в драме, разворачивающейся в Северной Атлантике, англичанам отводились самые незначительные роли. Альфред мудро распорядился своими королевскими полномочиями, заложив основательный фундамент для преемников. Эдуард Старший расширил его владения, и к 918 году правил всей Англией к югу от реки Хамбер, подчинив себе также Нортумбрию, Стратклайд, Шотландию и Дублин. Стремительная экспансия привела Уэссекс к столкновениям с другими претендентами на главенство в Британии, кульминацией которых стала битва при Брананбурге в 937 году. При наследнике Эдуарда англосаксонские войска, двинувшись с несколькими сотнями кораблей на север,[666] одержали победу в суровом сражении, которое «Англосаксонская хроника» называет самым «большим смертоубийством… с тех пор, как с востока англы и саксы пришли на эту землю из-за моря… этот край присвоили».[667] Англосаксонские завоевания приостановились во время долгого правления Этельреда II, когда в Англию начали перебираться датчане, бегущие от насильственного объединения земель, проводимого Харальдом Синезубым, который, обратившись в христианство, проповедями и монархической политикой настроил против себя немалую часть знати. В 980-х годах эта «старая гвардия», высадившись на юге Англии, вынудила Этельреда откупаться от дальнейшего разбоя так называемым данегельдом, или «датской данью».[668] За двадцать лет датчанам было выплачено почти 150 000 фунтов серебром и золотом.
Последняя волна датских вторжений в Англию сыграла на руку также и торговцам герцогства Нормандия на другом берегу Ла-Манша.[669] Хотя непосредственной угрозы для целостности франкских королевств — в отличие от английских — викинги никогда не представляли, они оккупировали побережье в устье Сены и ходили по ней на Париж. В начале X века французский король отдал им в качестве отступного занятые ими берега, и герцогство Нормандия стало буфером, защищавшим французские внутренние земли от посягательств с моря. Норманны, обладавшие большим весом в политике и торговле, во времена Этельреда занимались рыболовным промыслом у берегов, в том числе китобойным, и активно торговали с Британией, Скандинавией, Фарерскими островами и Исландией. Основные предметы экспорта включали зерно, соль, железо и свинец, тогда как руанские купцы специализировались на вине, тюленьих шкурах, китовом жире, соленом китовом мясе и ворвани, а также поставляли рабов. Работорговля была неотъемлемым элементом средневекового товарообмена, в рабство доводилось попадать даже самым выдающимся историческим лицам того времени. В IV веке юный святой Патрик был привезен рабом в Ирландию,[670] где и обратился к Богу, а четыреста лет спустя Беда Достопочтенный писал о своем земляке нортумбрийце, которого увезли на юг в Лондон и продали фризскому торговцу.[671] Современник Этельреда Олав Трюггвасон, ставший королем Норвегии, был в отрочестве продан за «нарядные одежды»[672] и оказался в Киеве. Несравнимая со средиземноморской и индоокеанской по размаху и организации, североевропейская работорговля носила не менее бездушный и унизительный характер. Едкая сатира X века «Мориут» Варнера Руанского повествует о странствиях главного героя-ирландца в поисках своей похищенной жены Глицерии. При попытке догнать похитителей Мориут «
Проданный в Нортумбрию, а затем в Саксонию, он откупается от получившей его в собственность вдовы постельными услугами, а затем добирается до Руана. В тамошнем порту, «где прилавки ломятся от богатого товара, поставляемого викингами», Мориут наконец выкупает Глицерию за «полпенни», а новорожденную дочь за «четверть монеты… и краюху хлеба». Считая коллег-ученых дураками, Варнер намеренно делает стиль более вульгарным и педалирует сексуальную тему для комического эффекта, однако ужасающие картины рабства выглядят достоверными. Жестокое насилие и издевательства над пленниками независимо от пола и возраста, низкая ценность человеческой жизни, разделение родственников при продаже были характерны для средневекового рабства не меньше, чем для позднего времени.
Этельреда II эти позорные стороны рабства вряд ли заботили, зато вызывала негодование готовность норманнов торговать с его врагами. Договор с Ричардом, герцогом Нормандии, официально закрывал все порты для мореходов с других земель, однако обеспечить соблюдение условий не удавалось. В 1002 году Этельред попытался закрепить соглашение, женившись на дочери Ричарда Эмме. Политический брак себя не оправдал, поскольку в тот же год Этельред решил истребить всех проживающих в Англии датчан[674] — мужчин, женщин и детей, — что повлекло за собой ответные действия со стороны норманнов, приблизившие конец англосаксонского владычества в Англии. Датчанин Свейн Вилобородый, располагавший самыми удобными возможностями для того, чтобы отомстить за резню, предпринял несколько набегов на Англию в 1002–1003 годах. Этельред бежал в Нормандию, и Свейн занял его трон. Три года спустя королем Англии стал сын Свейна Кнуд (или Канут) — после смерти брата он присоединил к своим владениям Данию, а после смерти (святого) Олава Харальдсона — Норвегию. Благоразумный и толковый правитель, Кнуд провел удачный дипломатический маневр, женившись на вдове Этельреда Эмме Нормандской. Поскольку сорок лет почти непрерывной войны изнурили всех противников, объединение Англии, Дании и Норвегии под властью одного правителя положило начало периоду небывалого процветания и мира. Создание Кнудом державы на Северном море было огромным достижением, но удача и благоприятный исторический момент сыграли здесь немалую роль. Пик датской власти в Англии, продлившийся целое поколение, совпадает с кульминацией эпохи викингов. Через семь лет после смерти Кнуда, в 1035 году, Англией снова правил ее уроженец — Эдуард Исповедник, а корона Норвегии и Дании принадлежала сыну Олава Харальдсона, Магнусу Доброму.
Единственным серьезным соперником Магнуса был его дядя, Харальд Сигурдсон (он же Гардрад, или Суровый), своими перемещениями демонстрирующий, насколько широко распространилось влияние викингов в Европе. После смерти своего единоутробного брата Олава Харальдсона Харальд бежал к Ярославу Мудрому в Киев. В составе варяжской стражи византийского императора он сражался на стороне Византии в Болгарии, на Сицилии, в Малой Азии и на Святой Земле, а в 1047 году вернулся в Норвегию претендентом на престол. Во время почти двадцатилетнего правления Харальда Норвегия процветала, однако он вел почти нескончаемую войну с датским королем Свейном III, пока не разгромил его в битве у реки Ниц в 1062 году. Однако хоть Свейн «спрыгнул с залитого кровью корабля, где оставались лишь тела погибших товарищей», он сохранил власть,[675] а два года спустя поладил с Харальдом.