— Вот гад. Даже не дал поторговаться и сразу унизил.
— Я не буду с тобой торговаться, Юр. Ты свою шкуру оценишь в сто пятьдесят тысяч? — подхватываю вилкой кусок картошки.
— Опять унижаешь, дружище. Я свою шкуру оцениваю намного выше.
— И вот я прошу всего сто пятьдесят кусков, и мы квиты.
— Проси больше.
— Нет.
— Да ты издеваешься. Мы в таком случае не будем квиты, Ярик. Я тогда так знатно обосрался, — шепчет он. — А тебе еще удалось меня под машину запихать. За такие чудеса просят больше.
— А я не буду.
— Почему ты принял решение бросить меня? — Юра тяжело вздыхает. — Ярик, ты мне сердце разбил. Когда вижу тебя с Глебом, то готов ему волосы повыдирать с криками, а мне ему руку приходится пожимать и улыбаться. Так больно, Ярик. Так больно.
— Потому что ты, урод, знал, что будет засада, и не предупредил меня. И только меня с собой взял.
— Не знал. Может, подозревал. Но наверняка не знал.
— И у тебя еще вопросы?
— Справедливо. Но я был тогда другим, понимаешь? Сейчас я исправился. Честное пионерское.
— Деньги дашь? — чеканю каждый слог. — И шутки мне твои не нравились.
— Да, ладно. Ты сам часто шуткуешь.
— Два юмориста не могут быть вместе.
— Тоже справедливо, — недовольно цыкает. — Будут тебе деньги, но… Ярик… ты мне все равно звони. Я скучаю.
— Фу, блин! — рявкаю я и под хохот сбрасываю звонок.
Откладываю телефон и передергиваю плечами:
— Вот же… Каким был, таким и остался.