Виченте, последовав за Шарпом на террасу у входа в башню, долго смотрел на расположившихся внизу драгун, нервно поглаживая белый кант, украшавший синий мундир.
– Вчера, – внезапно выпалил он, – я впервые собственноручно убил человека. Нелегкое это дело…
– Конечно нелегкое, – согласился Шарп и бросил взгляд на ножны молодого лейтенанта. – Особенно такой саблей. – Сабля у лейтенанта была тонкая, легкая, прямая и не самого лучшего качества. Оружие для парадов, для показухи, но не для настоящего боя под дождем. – Посмотрите на мою. – Он похлопал по висящей на ремне тяжелой кавалерийской сабле. – Свалит любого ублюдка. И если не убьет, то хотя бы оглушит. Таким клинком можно и против быка выходить. Мой вам совет, Хорхе, раздобудьте себе такую же. Их делают, чтобы убивать. А пехотные сабельки – это только на танцульках хвастаться.
– Я имел в виду другое, – объяснил португалец. – Трудно убить человека, посмотрев ему в глаза.
– Понимаю. Но все же убить его лучше, чем погибнуть самому. Вы хотели бы смотреть на саблю или штык, так? Но если смотреть врагу в глаза, можно понять, что он сейчас сделает. Никогда не смотрите на то место, куда собираетесь нанести удар. Глядите противнику в глаза и бейте.
Виченте, с опозданием заметив, что уже наполовину оторвал кант, сунул оторванный конец в петлицу.
– Когда я застрелил своего сержанта… это было что-то нереальное. Как в театре. Но он не пытался меня убить. А вчера… Страшно.
– Конечно страшно. Так и должно быть. Такая драчка. Темень да дождь. Всякое могло случиться. Тут все надо делать быстро, Хорхе. Не раздумывать, а делать дело.
– Вам легче. Вы давно воюете, – грустно, словно жалея Шарпа, сказал Виченте.
– Я долго был солдатом, так что драк хватало. И в Индии, и во Фландрии, и в Дании, и здесь.
– В Дании? Вы воевали с Данией? Зачем?
– Бог его знает. Что-то не поделили. Наверное, их флот. Мы хотели его получить, они не хотели отдавать, так что мы пошли и забрали.
Шарп остановил взгляд на группе французских солдат, которые, раздевшись до пояса и вооружившись лопатами, выравнивали площадку в сотне ярдов от леса. Он развернул принесенную Луишем подзорную трубу, хлипкий инструмент с плохо закрепленными линзами. Настроив фокус и придерживая стекло пальцем, лейтенант направил трубу на французов:
– Дело дрянь.
– Что такое?
– У них пушка. Будем надеяться, что это не мортира.
Виченте привстал на цыпочки, но, как ни всматривался, разглядеть орудие не смог.
– А если мортира? Что тогда?
– Тогда нам всем крышка. – Шарп представил падающие почти вертикально с неба снаряды и покачал головой. – Либо мы все погибнем, либо придется уходить. И тогда нас просто возьмут в плен.
Виченте снова перекрестился. В первые дни знакомства такой набожности Шарп за молодым лейтенантом не замечал, однако чем дальше он уходил от прежней жизни и привычек адвоката, тем сильнее напоминали о себе старые императивы. Похоже, молодой человек начал понимать, что жизнь управляется вовсе не законами и разумом, а удачей, жестокостью и слепой, не склонной к сантиментам судьбой.