– Да, – прошептала она. – Итак, я позаимствовала историю Клеопатры. Марк Антоний умер, и она была очень одинока. Клеопатра положила руку в корзину со змеей. И я тоже. Но я была не одна, не так ли?
Я покачал головой.
– Нет, Тея.
– Я не пыталась покончить с собой, – продолжала она. – Я знаю, как это выглядело. Я сделала это только потому, что так сделала Клеопатра, а она была мной. Ее история была моей, поэтому я рассказала ее единственным способом, который знала.
Тея прищурилась.
– Ты был там. Ты вырвал мою руку из корзины. Потому что ты услышал, как я рассказываю историю, когда никто больше ее не слышал. – Голос Теи дрогнул, но не сломался. – И ты остановил Бретта. Не просто остановил его; ты сделал из него шар для боулинга и запустил в мой комод.
– Он это заслужил, – сказал я. – Я бы сделал это снова.
– Какую песню ты пел мне после?
– «Я последую за тобой во тьму».
Она положила голову мне на плечо.
– Споешь ее для меня?
– Сейчас?
– Нет момента лучше.
– Пожалуй.
Я прочистил горло и пел Тее, пока полдень не приблизился к сумеркам, а небо не стало пурпурным и оранжевым. Это не входило в инструкции. В моей инструкции не было того, что я чувствовал к Тее. Она была слишком хороша. Быть с ней слишком хорошо.
«Ничто хорошее не длится…»
Я закончил песню.
– Ты прекрасный певец, Джимми. – Она хлюпнула носом и села. – Джимми с добрыми глазами. Вот как я тебя запомнила. Прямо здесь. – Она положила руку себе на грудь, на сердце.
Я кивнул, глядя на ее губы. Я хотел ее поцеловать. Просто умирал, как хотел. Обхватить ее лицо и запустить руки в волосы. Прильнуть к губам и попробовать ее сладость.
Но глаза Теи все еще сияли слезами из-за того, что сделал Бретт. Я должен был заботиться о ней. Это была моя работа.