– Свежий сруб у ольхи кровоточит. Люди верят, что если посадить на могиле ольху, то душа в неё переродится. Нужно сделать из такой ольхи дудочку, и она споёт о том, кто её убил.
Передёрнув плечами, Велга вскинула взгляд робкий, как у побитой собаки, на могилы. Свечи почти догорели, стоило их заменить.
– Может, однажды ольха вырастет и на этих могилах, и тогда ты узнаешь, кто убил твоих родителей…
Велга отвернулась, не желая видеть ни зверя, ни рощу, ни могилы.
Больше ни один из них не произнёс ни слова до самого рассвета.
Дорога посерела в утреннем тумане. На счастье Велги, ночи в последний весенний месяц травень были совсем короткими и никогда кромешно тёмными.
На краю между дорогой и рощей, там, где тьма не расступалась даже днём, от оврага поднимался туман. И лягушки пели теперь громче пташек, приветствовали тепло, лето, жизнь.
А свечи на могилах Буривоев прогорели почти до конца.
Велга поднялась, чтобы заменить их.
– Ещё одна ночь, – произнесла она, не ожидая ответа и не зная, к кому обращалась: к своему случайному знакомому или к матушке с батюшкой и дураку Кастусю, что лежали под тремя холмиками.
– Никогда не понимал, зачем вы это делаете.
– Мы?
– Старгородцы. Это что-то древнее, что вы принесли с Калиновых холмов. В остальной Рдзении никто не сторожит могилы мертвецов. Их отпевают в храмах и хоронят через три дня, а у вас стараются закопать поскорее.
– Так положено.
– Иначе что? – допытывался он будто без всякого любопытства, но взгляда не отводил.
У него было странное лицо. Резкое, точёное, точно вырезанное из куска снега. Разглядывать его было неприятно и в то же время не удавалось оторваться от тонких губ и горбатого носа.
– Иначе мертвецы будут мстить.
– Так позволь своим родным отомстить, – хмыкнул зверь. – Они это заслужили: месть. После того, что с ними сотворили…
Голос его прозвучал ядовито, в нём послышалась жажда крови, но лицо ничем не выдало мысли.
Велга снова поменяла свечи. Время ещё оставалось. Прикусив губу, она думала над его словами. Позволить… отомстить… за всё… всем…