Севастополист

Человек молчал, только поднял свою руку, смешно вылезшую из дырки в книге, и показал в сторону зала. Над проемом черными буквами, стилизованными под ветхий шрифт Old Times Noman, было написано:

Пустословъ.

Я удивился, увидев здесь этот шрифт – ведь он встречался только в старинных, давно списанных книжках, которые любила читать Керчь. Человек – пустая книга развернулся и пошел к другому прохожему. Я хотел снова остановить его, крикнуть: если это – ходить и совать всем пустые листы в руки – и есть то занятие, что вы выбрали для себя в Башне, то ничего более бестолкового я еще не встречал. Но как это вообще было возможно? Если все резиденты Башни были избранными, то почему им приходилось заниматься такой ерундой?

«Пустослов» оказался книжным залом, а для уровня книжные залы были редкостью. Зато здесь встретили у самого порога – ни в одном другом зазеркалье меня не встречали сразу, едва я показывался на глаза. В жилетке, худой как палка, в толстых очках и с нездоровым цветом лица – вот как можно было описать хозяина этого зала. Каких-то других отличительных черт я не запомнил, не до того мне было. Кроме странного имени хранителя зала – кажется, Обрыв или что-то похожее. Впрочем, встречались ли здесь другие?

Я зашел сюда из любопытства. Из-за него же и задал первый вопрос:

– Я не мог вас видеть в одном очень искрящемся месте?

– Простите, где? – вежливо сказал Обрыв.

– С вонючим троллейбусом. Нет?

– Не понимаю, о чем вы, – с достоинством ответил хозяин. – У нас все культурно – книги, видите ли.

– Вижу. – Я громко непроизвольно икнул. Взял с полки одну книжку, вторую, третью. Я не ошибся в своих догадках: похоже, страницы всех книг в этом зале были совершенно пусты.

Что не мешало хозяину рассортировать их по полкам, наклеить такие же пустые бирки и даже поставить в разных местах зала плакаты, на которых бесстыдно, как сгорающая от страсти и нетерпения Тори, распахивали свои голые страницы книги, книжечки и книжки.

– Какая между ними разница? – спросил я с легкой неприязнью. – Эту брать или эту? Или вон ту? К чему эти плакаты, бирки? Чем вы здесь занимаетесь?

– Как какая? – возмутился Обрыв. – А цвет, толщина, уголки, бумага! Вот, только пощупайте здесь! Самая мягкость, на какую только способна книга. Попробуйте! А если любите грубее…

– Да что вы говорите! – воскликнул я. – Мягкость, грубость?

– А тиражи! – продолжил человек. – Вы совсем забываете про тиражи! У этой книги – пять, у этой – десять.

– Тысяч?

– Штук! – Он перешел на доверительный шепот. – Пришлось допечатывать – такой бешеный спрос!

– Вы это серьезно?

– А вы? Вроде приличный человек. Не разочаровывайте меня, я не хочу убеждаться, что вы остолоп, не понимающий, что такое книга! – Слово «книга» он произнес с придыханием, от которого стало немного смешно.

«Буду записывать свои мысли», – вспомнилось мне; так вот куда заходила Тори! Для нее пустая книга – это радость. Что она будет писать туда? Вряд ли я это узнал бы, ведь собирался уйти наверх. Я больше ее не увижу – это было понятно и просто, и оттого очень страшно. Не оттого, что это Тори, не оттого, что я; просто факт, что такое возможно – прожить жизнь и больше не встретить кого-то, – сам по себе был страшен.