Севастополист

– Люди, которых ты видел на экранах, – они все здесь, – произнес Глинка. – Внутри.

Я не знал, как понимать его слова. Внутри гигантского круга не было никаких людей, все, что я увидел там, – гигантский экран ближе к центру, и на экране показывали толпу. Люди стояли, надев странные металлические головные уборы, и в руках держали листы бумаги, исписанные словами, которых я пока что не мог рассмотреть, а главное – палки и камни. Настроены они были агрессивно. Я вопросительно взглянул на долговязого и снова перевел взгляд на экран. Внезапная догадка поразила меня: эти люди, которых я наблюдал на экране, – они все-таки были там, и все-таки их там не было.

– Таких экранов там четыре, – беззаботно сказал Глинка, – Этот смотрит на нас, еще три – в другие стороны. Наш отпрос расположен вокруг трубы, и информацию с него видят все. Все вместе четыре экрана образуют квадрат.

Мы подошли вплотную к границам трубы – вот, значит, как это называлось, – и остановились возле самого стекла. Экраны висели в воздухе под огромным куполом, в абсолютной пустоте. А под ними…

– Что скажешь? – спросил Глинка. Глаза его горели.

– Но это невозможно! Ялта говорила, что…

– Не знаю, кто такая Ялта, но, судя по реакции, твои мысли на верном пути, – улыбнулся он. – Это сквозная труба между уровнями.

Я вжался в стекло, но все равно ничего не мог увидеть. Глядя вниз, понимал лишь, что труба уходит бесконечно глубоко.

– Ты можешь открыть окошко, – посоветовал Глинка.

Я заметил в стекле слабо очерченные квадраты, прикоснулся к одному из них, надавил. Стекло поддалось. Но, высунув голову, я увидел пропасть. Труба имела белые края, а внизу – настолько далеко, что было страшно даже представить! – было какое-то мутное серое пятно. На экране демонстрировали крупным планом разъяренное лицо человека в металлической шапке. Он выкрикивал слова, и толпа повторяла за ним. Помимо самого изображения, по экрану бежало множество цифр, букв, а в каждом углу сменяли друг друга бесконечные графики и таблицы. Сосредоточиться на чем-то одном было просто невозможно.

Поспешив захлопнуть окно, я спросил Глинку:

– Отпросы знают о том, что происходит на других уровнях Башни?

– Отдышись, – рассмеялся мой проводник. – Я понимаю, ты в легком шоке. Итак, на одном из ветхих языков такое называется МАЙНД ДАМН. Послушай только, как звучит! – Он прогнусавил: – Мн-н-н, дн-н-н… типа как динн-донн, динн-донн… В Башне этот язык не используется, он был в книгах первых строителей, которые те, кажется, привезли еще из Севастополя.

– Тогда еще в книгах не писали о недопущении любви?

– А что, теперь пишут? Не знаю, я не читаю книг. Многие отпросы сами пишут книги, но книги – это во многом спокойствие. Для отпросов оно вредно, и мы смотрим на таких, ну, прямо скажем, косо.

Теперь я уже вовсю рассматривал то, что там происходило. Экипированные люди, похожие на Гурзуфа и Фороса, но только с такими же, если не больше, металлическими шапками на головах и огромными палками в руках, стояли сплошной стеной напротив толпы, из которой в них швыряли мусором и чем потяжелее. Толпа неистово орала, как одна большая глотка, и я наконец сумел расслышать: одно-единственное слово повторялось бесконечно. «Перекрасить, перекрасить!» – кричала толпа, и стоявшие напротив них экипированные люди утирали плевки и уворачивались от тяжелых предметов.

– Почему они ничего не делают? – удивился я.

– Ждут приказа, – ответил Глинка. – Но они его вряд ли дождутся. Ведь это не фильм, который может закончиться. Это стрем.

– Стрем? – переспросил я. Отчего-то это слово показалось созвучным моему ощущению от увиденного.

– Да, – кивнул долговязый. – Мы обеспечиваем непрерывное наблюдение за непрерывным процессом. От слов «строка емкая». Видишь буковки внизу экрана? В период подобных трансляций они не прекращаются ни на миг.