Севастополист

– А представь, ты выведешь в мир маленьких людей? – продолжил Инкер. Признаться, я впервые задумался о таком только после его слов. – Они смогут подняться на уровень выше, на несколько уровней выше! И, может быть, выше нас! Но нижней жизни они не узнают. Здесь все маленькие люди – заложники судьбы, которую им определяют недалекие. И наши маленькие люди узнают о Севастополе только по нашим рассказам, Фи!

В его глазах читалась смесь восторга и сожаления.

– Поверьте, здесь, в Башне, мало кого интересует Севастополь, – вступил в разговор Джа. – Здесь свое былое. Им гордятся, его ценят.

– Ценят скорее результаты, – возразил Судак. – При ползучем захвате всей фабрики рабочие поколения спохватились слишком поздно, что вообще им свойственно. Ты видел, что представляет собой то, что строили их предки. Никто не вспоминает о строителях, благодаря которым все живут здесь, никто не вспоминает, каким это пространство было прежде. Для нас, всех, кто живет здесь теперь, эти коридоры, трубы, наспех сделанные настилы, а кое-где и сохранившиеся настоящие кухни, комнаты отдыха исчезнувших рабочих – только декорации. Декорации к новой, совсем другой жизни. Но рабочие поколения помнят: стоит лишь снять все наши легкие конструкции, словно отдернуть занавеску или содрать устаревшие обои, – интересно, подумал я, что они могут здесь знать про обои, – как снова откроется мир, оставленный их далекими предками, в своем первозданном виде. И теперешние рабочие вовсе не забывают о такой возможности. Они не хотят довольствоваться оставленной им территорией, а потому периодически пытаются отхватить себе новые маленькие куски кухни, объясняя свои действия нерациональным использованием пространства со стороны ее нынешних жителей. То есть нас, – мой собеседник широко улыбнулся.

Я поднял голову вверх и присвистнул.

– Но это похоже на правду, – сказал я. – Посмотрите только ввысь. На этом фоне даже коридорчики с тряпичными стенами и унитазные поля кажутся мелочью.

– Да, – подтвердил Судак. – Принадлежи это все рабочим, они бы обустроили здесь тесный муравейник наподобие того, что внизу. Быстро расплодились бы и заполонили собою все. Мне кажется, они об этом только и мечтают – чтобы, кроме них, никого и нигде не было.

Я посмотрел на него.

– А вы не об этом мечтаете?

– Нам всем нужен простор. – Судак словно удивился моему непониманию. – Мы так устроены. А зачем он им? И потом, воздух используется – по нему идут обслуживающие контейнеры, пищеперевозка там, ассенизация и прочие малоинтересные дела. Наверху работают отпросы, отмечаются события, происходят награждения.

Я вспомнил про Юниверсум и скривился. Меньше всего в жизни мне хотелось еще раз услышать про какие-нибудь награждения.

– Однако период рабочих в былом нашей Башни закончен. По факту, все они преследуют одну, довольно банальную цель. Они тоже хотят приобщиться.

– К чему? Они ведь такие же избранные.

– Это да, – согласился мой собеседник. – Но у них есть комплекс перед нами. Они тоже хотят сидеть смотреть фильмы, читать книги, просто шататься по коридорам среди всякого, как им представляется, хлама. Иными словами, копировать наши повадки, не понимая их смысла. Но смысл им и не важен – им важна эта возможность приобщиться к чарующему безделью, раствориться в нем, раскинуться в наших креслах, обмотаться нашими шарфами, обнимать наших красавиц.

– Но вы себе противоречите! – отозвался я.

– Вы?! – Судак изобразил гримасу недовольства. Впрочем, вряд ли он по-настоящему сердился. – У нас так не принято. Давай на ты, пережиток.

– Пережиток? – удивился я.

– Ну да, – теперь он рассмеялся. – А вот так у нас принято.

– Вы называете друг друга пережитками?

– Именно, – кивал он своей лысой головой. – Это знак доброжелательного расположения, высшего доверия.