Севастополист

Или сидел на полу у стены, уставившись в одну точку, или бесцельно бродил взад-вперед в поисках идей или подсказок, или бежал с громким криком, пытаясь догнать исчезающего человека – не получалось! – или бился головой о стену, наконец… Все это я перепробовал. Но ничего не менялось.

Секретные ходы не открывались, а те, что были, вели в никуда, вернее, все в те же комнаты. Там я пытался уснуть, и даже дремал, ворочался, но так и не смог погрузиться в настоящий полноценный сон. Постоянное чувство замкнутости нервировало и раздражало, так что я делал усилия, чтобы на нем не зацикливаться. В каждом новом селе любого нового уровня (не считая Сервер, конечно) потолок отчего-то был ниже, а здесь и вовсе возникало ощущение, что он снижается по мере того, как я безрезультатно ищу выход, и вскоре раздавит меня. Вот это был бы закономерный финал для человека, которому рассказали, что он избранный, вручили лампу и он радостно понесся ее вкручивать – как болванчик, не понимая ничего. А на этом пути из ниоткуда в никуда еще и растерял все, что у него было: друзей, любовь и жизнь в прекрасном городе.

Это было почти так. Но все-таки не совсем. Во-первых, у меня еще оставался Инкер. Я не спешил писать ему, не разобравшись, где нахожусь. Но как бы ни блуждал по коридорам, не мог ничего ни различить, ни понять; во мне поселялись нервозность и страх. Я пытался вычислить выход по открытым дверям, их количеству, расположению, соотношению с закрытыми, но все эти данные в каждом коридоре были новыми и, похоже, совсем ничего не значили.

Я понял, что все совсем плохо, когда вернулся к двери своей комнаты. Она отреагировала на лампу, издала тихий писклявый звук, зажглась полоска света вдоль дверной коробки, и сработала защелка.

«Ну вот я и дома», – процедил я. Какими приятными должны быть эти слова! Есть ли вообще слова приятней, чем эти? Но в тот момент не было слов злее и отчаяннее – в них отразилась вся моя беспомощность, непонимание, что делать и как быть. Но было и другое. Я убеждал себя, что сдаваться нельзя и нужно искать выход. Это было в моем характере, таким уж я вышел в мир. Но после странного сна, где я увидел свою каменную лампу в море, что-то добавилось к этому и тут же стало от меня неотделимо – совсем как столб от этой фигуры или сверкающая птица на ее вершине. Я верил теперь в свою миссию – и верил по-настоящему. Теперь я знал, что она связана со мной, что пускай это лампа Башни, лампа избранных, лампа загадочных севастополистов, но теперь она и моя тоже. И миссия – моя.

Все это придало сил, но, валяясь на кровати и мучаясь от невозможности заснуть, я подумал, что неплохо бы и подкрепиться. Совсем оголодать здесь не хотелось, а ведь чем больше я тянул с поиском выхода, тем вероятней была перспектива такого исхода. Мысль заставила подняться с кровати и снова выбраться в коридор.

Но надо сказать, на сей раз я плутал недолго, а вернее, совсем не плутал. Прямо напротив моей комнаты оказалась дверь, которую я просто не мог бы не увидеть раньше – если бы она была. Эта дверь оказалась немного шире остальных и с окошком по центру. Заглянув в него, я увидел помещение с идеально белыми стенами – в нем не было кровати, а стояло несколько белых столов и стульев. Оказавшись внутри, прошелся вдоль них, все еще не понимая, в чем смысл, как вдруг обнаружил в стене небольшое углубление. Подойдя к нему, заглянул внутрь и увидел приоткрывшуюся створку. Зажглась лампочка, раздался тихий звук, похожий на звонок, и я увидел в углублении тарелку, на которой лежали котлеты и хлеб.

Я схватился за нее и резко дернул, будто боясь, что створка снова захлопнется и меня вдруг передумают кормить! Ни на одном из уровней Башни, ни в одной точке, где мне довелось побывать, я не встречал настоящей еды – такой же, как в Севастополе. Казалось невероятным, что в этом пустынном селе, в непонятной точке под небесами вдруг обнаружились настоящее мясо и настоящий хлеб!

Конечно, я первым делом принялся есть, бросившись к ближайшему столу. Наверное, со стороны это смотрелось некрасиво – но кто бы смог оценить со стороны? Этот уровень был будто полной противоположностью предыдущему с его навязчивым созерцанием всех друг другом – он изолировал людей, не давая им пересечься, встретиться. Если такое происходило всего лишь в селе, мне было сложно представить, как здесь выглядело все остальное.

«Хлеб – это мир, – думал я, доедая остатки, и вспоминал свой сон, родной Севастополь: я соскучился по настоящей еде не меньше, чем по моему городу. – Наверное, у нас все было хорошо, потому что был этот хлеб. Так, может, и здесь, на этом уровне, все будет в порядке?»

Проскочила и другая мысль, конечно, не такая оптимистичная: стоило ли проделывать такой тяжелый путь, забираться столь высоко, чтобы тебя угостили тем, чего и так было в избытке дома?

Но зачем думать об этом, когда я, кажется, был ближе к небу, чем к дому? И путь был только один – наверх. Конечно же, я не жалел, что ушел с предыдущего уровня. Но мне безумно не хватало Фе. Я подумал, ставя пустую тарелку обратно в углубление, что мы вполне могли бы жить здесь с ней вдвоем – и вот так ходить на обед. Комнат много – выбирай любую! Правда, что бы мы здесь делали еще? Но, может быть, именно Феодосия могла подсказать выход – она ведь всегда подсказывала, когда я запутывался, когда чего-то не хватало, чтобы принять верное решение, найти правильный путь. Но ведь она и подсказывала: останься там, в Созерцании! Гуляй под солнцем, дыши воздухом, летай! А я?

Я сидел за столом в ослепительно белой комнате – передо мной оставался стакан воды – и почему-то думал о фальши. Тишина и отсутствие выхода располагают к раздумьям, и, может быть, не было ничего странного в том, что с мыслей о Фе я вдруг перескочил на это странное, похожее на мятый фантик – фальшь. Но я успевал и думать, и удивляться самому себе. Наверное, в белой комнате это и произошло в последний раз – ведь то, что происходило потом, не давало одуматься, а поводов для удивления стало хватать с лихвой, и помимо собственных – скучных и медленных – мыслей.

В том, что Фе хотела помочь мне, не оставалось никаких сомнений. Она определенно что-то знала, но, возможно, были причины, мешавшие выложить мне всю правду? Неприятность, с которой я столкнулся на новом уровне, подтверждала, что предупреждение девушки было как минимум не напрасным. С самого ее признания на Сервере веры я относился к ней настороженно – и теперь корил себя за это: неужели нельзя было сразу понять символизм места, где прозвучало ее признание!

«Может, большая ошибка, и не моя только, а всех людей в Башне, – думал я, – в том, что мы так часто находим фальшь там, где ее нет, принимая за нее настоящую искренность. То, что непонятно нам и отличается от нас, кажется нам фальшью. То, что хранит в себе секрет, загадку, кажется фальшью. То, что не хочет объясняться нам без встречной попытки понять. То, что нам не навязывается, но и не терпит, если навязываемся мы. То, что не хочет само признаваться фальшью, в наших глазах становится ею. Но не фальшивы ли мы сами, рассуждая так, руководствуясь в жизни таким пониманием? Не фальшив ли я?»

Казалось бы, мне нужно выбраться – что могло быть не фальшивей в тот момент? Но со мной происходило нечто странное. Я будто проваливался куда-то, терял себя и связь с местом, где находился. И снова видел Фе – но не в Башне, не на ватрушках, не прощавшуюся со мной, а бегущую возле моря, смеющуюся, довольную Фе, какой я помнил ее в Севастополе. Ее глаза, обращенные на меня, полные нежности и легкой грусти. Вкрапления города за нашими спинами – старый троллейбус, тщетно пытающийся пойти на обгон, крепкие стены ее дома, один в один похожего на мой, широкие раскидистые деревья с налитыми плодами, друзья, шепчущиеся о чем-то поодаль… Был ли это снова сон? Или я так и не пробуждался? Или застрял где-то между? Но разве такое бывает?

Я очнулся – или пробудился, почувствовав, как дернулось все тело на жестком стуле, и снова увидел перед собой стакан. И если бы я спал, подумал бы, что он наполовину полон, а если б бодрствовал – что наполовину пуст. И никакого пессимизма: сон всегда наполняет, а явь – растрачивает. Оптимистичный подход – это просто признание факта, что стакан есть.

И раз уж я вспомнил о фальши, теперь предстояло понять: фальшивил ли со мной новый уровень? Или все по-настоящему? Кажется, возможность выхода отсюда была связана с тем, удастся ли мне найти верный ответ.

Мое лицо довольно долго ничего не выражало, и, будь здесь зеркало, мне бы вряд ли понравилось то, что я мог бы увидеть. Я заставил себя выйти в коридор в надежде обнаружить там какие-нибудь изменения, но на меня смотрели все те же тоскливые двери. Сделав пару шагов, я обернулся и вдруг заметил, что в белой комнате, где я только что ел, появился человек. Он шел к столу с такой же точно тарелкой в руках, присаживался…

– Подождите! – крикнул я. Это был первый человек в селе, которого я видел не мелькнувшим где-то вдалеке, а совсем рядом.