Лампёшка окидывает взглядом натянутую парусину, деревянный настил, намалёванных у входа уродов и будку, в которой сидит здоровенный толстяк. Он читает газету.
— Всего четвертак… — бормочет он, не поднимая глаз.
Четвертак! Об этом она не подумала. Четвертака-то у неё больше нет!
Четвертак
У толстяка только один видящий глаз, на месте второго — дыра, а в глубине дыры болтается бледно-голубой стеклянный шарик. Жирное тело, сплошь покрытое татуировками, еле умещается в будке. Тот, у кого нет четвертака, может полюбоваться на труппу прямо здесь: из-под мышки толстяка выглядывает женщина-птица, на предплечье извивается русалка, а на шее карлик режется в карты со скелетом в высоком цилиндре.
Лампёшка делает глубокий вдох и подходит к будке.
— Мистер, я сегодня уже один билет купила, — говорит она. — Но хочу ещё разок посмотреть. Можно бесплатно?
Толстяк даже не отводит взгляда от своей пожелтевшей газеты.
— Заплатила — зашла, — бормочет он. — Вышла — плати снова. Всего четвертак.
— У меня нет денег, — говорит Лампёшка. — Но мне очень нужно. Я ненадолго.
Глаз на миг отрывается от газеты и вперяется в девочку. Толстяк качает головой и возвращается к чтению.
— А если я пообещаю, что заплач
— Завтра мы уезжаем.
— А если…
— Или плати, или кыш отсюда.
Лампёшка разглядывает толстяка, его грязную рубашку. С такими татуировками и с этим своим глазом он легко мог бы сойти за пирата. Когда-то пираты давали ей монетку за то, что она пела для них матросские песни. Особым успехом пользовались печальные, в которых герой тосковал по утраченному: по дому или, наоборот, по морю… По щекам морских разбойников катились слёзы, и они не глядя отдавали ей всё, что находили в карманах: медяки, золото, жемчуг. Верёвки и рыболовные крючки тоже. У неё набралась полная шкатулка, её собственная копилка, говорила мама, на будущее. Но… однажды шкатулку нашёл отец — и назавтра она уже валялась на полу пустая.
Лампёшка прочищает горло.
—
— Ты чего? — Рыб привстаёт в тележке. — Когда мы уже попадём внутрь? Нам же внутрь надо?
— Тихо! — шипит Лампёшка. — Не шевелись, замри!