Лампёшка

И уходит. Вниз, на кухню.

Однажды утром он, конечно же, исчез, её кролик. Как мама и предсказывала.

Утром она проснулась одна, а днём обнаружила зверька болтающимся на крючке в сарае — обезглавленным и освежёванным.

Что ж, денег у них много не водилось, а есть что-то надо было. Это Лампёшка понимала.

Было больно, но она понимала.

Эта безмозглая девчонка

Когда она наконец уходит, у него вырывается вздох облегчения. Да как они посмели? Прислать ему такую безмозглую девчонку, такую безграмотную деревенщину!

И ей поручено за ним присматривать? Делать всё то, что делал Йозеф? Представить невозможно! Пусть только попробует вернуться — он загрызет её насмерть!

Она что, целую ночь ему пела? Или это ему приснилось? Ну и ладно, какая разница.

Понятное дело, никто не рискнул к нему подняться, вот они и прислали такое.

Узнай об этом отец, он бы, он бы… Он бы ни за что не согласился, он бы выставил её из дома и нашёл кого-нибудь другого, нового Йозефа, кого-нибудь более подходящего для адмиральского сына.

Или нет? А может, он бы и пальцем не пошевелил?

Глупости, пошевелил бы.

Тогда где же он, почему не возвращается?

Ведь отец всегда хоть раз в год да приезжает домой? Он сбился со счёта — год уже прошёл?

Эдвард поворачивается на бок и натыкается взглядом на сбрую, которая валяется в углу, и помост с перилами: он уже много дней стоит без дела — ещё бы, после всего, что произошло.

— И ради этого мне возвращаться из Японии? — слышит он голос отца. — Ради сына, который не прилагает усилий, даже не пытается?

— Я был болен, — оправдывается Эдвард. — Я чуть не умер.

— Болен? И это ты называешь болезнью? Семь недель малярии — вот это болезнь. Когда тебя колотит лихорадка, красные нарывы гноятся, вот это называется…

— Да, да! — кричит мальчик. — Перестань, я и сам всё знаю.