Лампёшка

— На ярмарку, говоришь? — Марта невольно улыбается. Когда-то давно она и сама туда хаживала… Сперва одна, потом под ручку, а потом…

— Э-э-э… да, — отвечает Лампёшка. — На ярмарку.

Но до ярмарки Лампёшке дела нет. Что она там забыла?

Пообещав приятно провести время и вернуться в шесть, Лампёшка выходит из дома — вприпрыжку, как ребёнок, которому не терпится повеселиться, вмиг выскакивает за ворота, скрывается за поворотом — и пускается бегом.

Занозы

Лампёшка, спотыкаясь, несётся вниз по склону холма. Там, где кончается лес и перед глазами распахивается небо, она чуть замедляет шаг. Наконец-то! На горизонте — серые волны, в воздухе — запах соли. Город, порт, тропинка, ведущая к маяку… Она опять переходит на бег.

Улицы почти пустые, тут и там попадаются кучки людей, спешащих на Ветряную пустошь, где раскинулись ярмарочные шатры. Оттуда доносятся обрывки музыки, пьяное пение, крики. И хорошо: так никто не обратит на неё внимания. Ещё два поворота, и она в порту.

День серый и мрачный, морской ветер так швыряет капли на мостовую, что они отскакивают от неё, словно дождь вдруг пошёл снизу вверх. Лампёшка вытирает холодные щёки и слизывает капли с ладони. Соль. Вкусно.

А вот и маяк. Серая башня на сером фоне. Лампёшка замирает на месте и пожирает башню глазами. Ей хочется впитать в себя эту картину до последней капли.

Она бегом спускается по базальтовым ступенькам на каменную тропинку, ведущую к маяку. Сейчас отлив и не очень мокро, шагать по ней легко. Но чем ближе маяк, тем яснее: всё изменилось. Её дом больше не похож на её дом. Их зелёная дверь с медной ручкой заколочена большими корявыми брусьями крест-накрест — зелёной краски почти и не видно. Окно рядом забито занозистой доской. Садовой скамейки как не бывало, огород затоптан. Растут только колючки, которые она всегда выпалывала, — теперь они вольготно расправили свои цепкие корни и вытеснили всё остальное. Лампёшка останавливается: слёзы жгут ей глаза.

«Да ладно тебе, Эмилия, — уговаривает она саму себя. — Это всего лишь трава. Её вырвать можно». Лампёшка утирает нос — сопли, слёзы, морская вода, всё одинаково солёное. Задрав голову, она смотрит наверх, на галерею: может, он там. Может, заметил её. Может, машет ей. Она прищуривается, но ничего не видит.

— Папа! — кричит она, ещё и ещё раз, но в окне никто не появляется. Подойдя к дому, она дёргает дверное окошко и пытается постучать в дверь сквозь брусья. — Папа, это я! Слышишь? Ты меня слышишь? Папа!

Ветер уносит её голос, в руку впиваются здоровенные занозы, сразу три штуки. Две она вытаскивает зубами, но третья обламывается и застревает в ладони.

— Папа! — кричит Лампёшка снова, изо всех сил. К двери никто не подходит.

— А ты что думала? — ворчат брусья. — Решила заглянуть на чашечку чаю как ни в чём не бывало? Этот дом отныне — тюрьма. Уж мы об этом позаботимся. Когда его выпустят? Через семь лет. Семь. Разве они уже миновали?

— Нет… — вздыхает Лампёшка и опускается на ступеньку крыльца.

— Нет ещё, нет ещё! — орут чайки, кружащие над башней. — А ты-то что думала, чего хотела?

— Я просто хотела его проведать…

— Смотрителя? Смотрителя с тростью? — шипят колючки.

— Который так тебя бил? — возмущаются набегающие волны. — Да ведь у тебя синяк едва сошёл! Забудь о нём. Он давно тебя забыл.