— Отставной капитан Блынду, — сообщает он, задыхаясь, и протягивает мне руку.
У него сильная одышка, лицо серое, землистое, усталое.
Приглашаю его в комнату, предлагаю стул.
— Спасибо, — говорит он, еле ворочая языком.
Из груди у него вырывается астматический клекот, свист, шипение — эти осенние туманы просто сведут его в могилу.
— Господин учитель, мой сын учится у вас в седьмом классе… — Знакомая песенка, все так начинают.
— Ремус? — уточняю я.
— Так точно, Ремус. Я буду вам чрезвычайно, так сказать, признателен, если вы переведете его…
— Никак невозможно. Он совершенный невежда.
— Сам не понимаю… учит, учит… не понимаю… Но я был бы чрезвычайно… пожалуйста, в последний раз…
Он опускает глаза и совершенно сникшим голосом жалуется:
— У меня их восемь. Четверо в начальной школе, двое в лицее, одна в коммерческом училище, другая в учительской семинарии… Я мечтал, что после лицея Ремус изучит право и… Знали бы вы, как мне тяжело приходится…
Старик молчит. Я тоже.
Я хорошо помню его сына, заносчивого, самодовольного, с брезгливой миной мальчишку, одетого всегда с иголочки, пустослова и крикуна, сравниваю с этим астматическим, тихим старичком в потертом, заношенном пальтишке.
— Живется вам трудно, а лишние деньги тратите: одевать мальчика по последней моде вовсе не обязательно.
— Разве это я? Ах, господин учитель, все жена. Она души в нем не чает, прочит блестящую карьеру. Не спорить же с ней? Вы женаты?
— Нет.
— Женитесь, тогда узнаете.
После ухода отставного капитана Блынду ко мне, почти не стучась, врывается расфуфыренная энергичная женщина и без приглашения плюхается на стул. Я едва успеваю выхватить из-под нее галстук. Комната тут же наполняется одуряюще сладостным запахом духов.
— Ну и высоко вы забрались, господин учитель, — говорит она таким тоном, точно мы с ней давние друзья.