Двор Ураганов

– Фронда – лишь маленькая сила в этом грандиозном перевороте. Едва заметный бриз посреди яростной бури. Разрозненные группы, сплоченность которых еще предстоит доказать. Я предсказываю фрондерам такую же судьбу, что и «Береговому братству». Они раздробятся, даже если считают себя мятежниками, потому что брошены в ту же гонку, что и их враги: в захват власти.

Да, но ради людей, а не ради личной выгоды, в этом все отличие! – хотелось мне возразить. Однако я промолчала, чувствуя, что Гюннар не готов сейчас слышать мои аргументы. В любом случае, слишком поздно об этом говорить. Сегодня я уезжаю, чтобы никогда не вернуться. Этого, конечно, старый охотник за китами не знал.

– Хочу сказать последнюю вещь. Я сожалею, что вам пришлось сразиться с избранницами перед тем, как выйти замуж за моего приемного сына, и прошу не держать на него зла. Когда Фебюс узнал, что Людовик собирается его женить, то решил сам установить правила и условия. Игра могла показаться жестокой, согласен. Но эта игра – политическая. Посредством ее мой сын заявил всему миру: его рука не будет отдана первой встречной, за альянс с ним нужно побороться.

Лицо Гюннара омрачилось.

– На самом деле и вы, избранницы, не простые молоденькие девушки, брошенные в борьбу против воли. Вы представляли собой вооруженную власть тех сил, которые желали присвоить себе силу урагана. Вспомните: объяснив правила, я дал время до утра, чтобы желающие могли выйти из игры. Но все осознанно остались.

Оправдания Гюннара взволновали меня. Я чувствовала, что он не согласен с собственной попыткой логически обосновать безумие Бледного Фебюса. Преданный своему сыну, норвежец стал его верным исполнителем, а после – соучастником. Я догадывалась, что теперь великан сожалел об этом, но было слишком поздно: Гюннар связал свою судьбу с «Ураносом». Под внешним обликом уверенного в себе Геркулеса этот мужчина полон сомнений. Он грешен, как и мой наставник де Монфокон, как и я, как и все люди.

– Со своей стороны могу заявить, что политический результат меня мало волнует, – продолжил лейтенант. – Какая разница, будет ли это Франция, а не Швеция или Англия? Главное, надеюсь, данный союз принесет моему сыну эмоциональную устойчивость, в которой он так остро нуждается. Дату летнего солнцестояния, которую я выбрал для свадьбы, до прихода эры Тьмы в Норвегии широко отмечали как праздник Мидсоммар. Хочется верить, что этот день, когда солнце светит ярче всего, – самый благоприятный для уравновешивания мрачных, холодных настроений, посещающих Фебюса.

Великан тяжело вздохнул:

– Я не горжусь тем, что, используя маленького сына, провоцировал кораблекрушения. После я пытался контролировать подростка, надеясь, что музыка сотрет последствия. Теперь я старик, которого неотступно преследуют фантомы убитых китов. Мне на смену должен прийти другой, вернее другая. Ею будешь ты, Диана: «wyrd» так решил.

Последнее пророчество Гюннар произнес без эмоций, голосом уставшего мужчины, полностью смирившегося с судьбой. Затем, вновь надев маску непроницаемого цербера, он склонил лысую голову в легком поклоне и бесшумно вышел из моей спальни.

* * *

Как только стемнело, я отправилась в недра «Ураноса», к спальне, которую Стерлинг делил с леди Джуэл всего ночь назад, постучала три раза в дверь, крепко прижимая котомку к плечу. Она сразу же отворилась, будто лорд ждал меня. Он всегда был «жаворонком».

– Ты! – присвистнул вампир, выражая то ли удивление, то ли досаду.

В свете лампы черные глаза его метали гром и молнии, белая хлопковая майка с широким вырезом обнажала амбровую кожу. Чтобы никто нас не увидел, я втолкнула Рейндаста в каюту и закрыла за собой дверь. Мы оказались в полной темноте. Вампиры – ночные создания, и в логове юноши не было ни лампы, ни свечей.

– Какая муха тебя укусила? – прошептал Стерлинг совсем рядом.

– «Муха Бури»! Я решилась бежать с тобой на борту «Stormfly».

Я могла бы почувствовать теплоту его тела, если бы Рейндаст был смертным, но даже холод юноши воспламенял меня словно костер. Я положила одну руку на его грудные мышцы, гладкие, как мрамор, другой обвила шею, ероша бритый затылок, там, где начинался гребень. Под подушечками моих пальцев волосы казались нежным шелком.

– Не понимаю, почему ты изменила мнение. Вчера еще твердила, что твой единственный долг – служба Королю.

– «Женская любовь непостоянна»[155].

В тот самый момент, когда его полуобнаженный торс коснулся моего корсажа, а наши губы почти соприкоснулись, Стерлинг внезапно замер.

– Мой напор тебя охладил… больше, чем ты уже есть?