Голод

Стоило вспомнить побледневшую в ужасе, согласно кивнувшую склонившемуся к ней Кезебергу Вирджинию, Элите ужасно захотелось сказать ему, что на свете бывают вещи куда хуже голода.

Лежа на животе поверх скованного стужей ручья, прижавшись лицом ко льду, Элита принялась высматривать движение в глубине, а Томас отправился на поиски подходящего камня, чтоб разбить лед. Правду сказать, о рыбе Элита не знала ровным счетом ничего. Выросшая на ферме, рыбу она пробовала всего раза два в жизни. Однако идея казалась ей неплохой: судя по рассказам Томаса, индейцам известно, как лучше всего пережить суровые времена. Едва взглянув на ручей, Томас сказал, что годящейся в пищу рыбы здесь, скорее всего, не водится, но к тому времени Элиту охватил такой азарт, что отменить рыбалку он не решился. Поэтому и пошел искать камень, а Элита, смахнув со льда, укрывшего поверхность ручья, снег, опустилась на колени и приникла ко льду. К несчастью, внизу не оказалось ничего, кроме густой мешанины обледенелых ветвей, палой листвы да быстрой черной воды.

Она ожидала, что, сблизившись с Томасом, изменится, почувствует что-то новое, но, если не считать ноющей боли, угнездившейся высоко между ног, чувствовала только глубокое удовлетворение, как будто, став женщиной, погрузилась в покойную сладкую дрему без мрачных сновидений. Идея принадлежала ей: это она попросила Томаса встретиться с ней накануне вечером возле фургонов. К фургонам больше никто не ходил. Выходить наружу в темноте стало опасно, даже если вокруг горят костры. Лагерь постоянно караулили, по меньшей мере двое, вооруженные дробовиками, и в сумерках караульные вполне могли принять покинувшего убежище за одного из тех.

Элита принесла с собой одеяло, хотя свечу или фонарь захватить не решилась. Томас появился словно из ниоткуда. Он замечательно умел оставаться все равно что невидимым: в этом они были схожи.

Вскарабкавшись внутрь через задний борт и увидев разостланное одеяло, Томас спросил:

– Ты в самом деле этого хочешь? Подумай, Элита. Твои родные не позволят тебе быть со мной. Как только спустимся с этих гор, нам вместе быть ни за что не позволят.

Однако думать о будущем Элита смысла не видела. Побыть бы с Томасом хоть одну ночь, а после она и в могилу сойдет без сожалений.

Могилы их всех уже ждут.

Упершись коленями в лед, укрывавший ручей, Элита услышала за спиной шепот и замерла, прислушалась. Волосы на затылке поднялись дыбом. Шепот не умолкал, шуршал, шелестел, словно ветер.

Голоса… Голоса возвращаются.

Слов она разобрать не могла, однако призрачные голоса цеплялись за кромку сознания, точно болезненная ломота в висках. Некоторые оказались новыми, незнакомыми, а это означало новые смерти.

Элита сосредоточилась, пытаясь захлопнуть перед ними двери разума, и вдруг почувствовала: поблизости кто-то есть. Казалось, к ней явился призрак, мрачной тенью проникший в сознание. Обернувшись, точно ужаленная, она увидела спускавшегося к берегу Кезеберга. Изо рта его валил пар.

– Так-так, вы только гляньте, – сказал он, схватив Элиту за плечи, прежде чем ей удалось отползти, и подняв ее на ноги, словно куклу. – Что ты тут делаешь одна?

– Я тут не одна, – поспешно возразила Элита.

Кезеберг хрипло, утробно хохотнул, как будто она сказала что-то смешное.

– Знаю, знаю. Дружка-краснокожего себе завела. Но это ж просто позор! Чтобы такая милая девушка да вот так, с кем попало…

– Мы любим друг друга! – выпалила Элита, сама не зная зачем, однако это отчего-то казалось очень важным.

Где же Томас? Элите отчаянно захотелось, чтоб он ее спас… и в то же время – чтоб держался отсюда подальше.

Сдернув перчатку, Кезеберг коснулся ее щеки. От его прикосновения кровь заледенела в жилах.

– Думаешь, дикарям-краснокожим известно, что такое любовь? Нет, любовь, как у белых людей, им неизвестна, – объявил он, как будто все это научный факт.