«Придет она вечером в клуб или нет? — мучился парень, торопясь к дому. — А придет, попрошу Ваську, чтобы вальсы играл. Фокстрот — топотня блудливая…»
Мать встретила на крыльце. Старенькая, стояла у дверного косяка пригорюнившись, и глаза ее тихо слезились.
— Костюшка-а, иде ты до сих… На воде там с моналом этим — все передумала…
— Игренька у меня забежался, маманя.
— А, чтоб его пятнало! А я-то сердцем извелась. Последний ты у меня, сынок, берегись…
Над рекой дымилось вставшее солнце. Сплавщики хлопали калитками — торопились на работу. Пастух собирал коровье стадо. Резкое щелканье бича рассекало утреннюю тишину
У ограды Торгаевых начальник наклонился, будто поднял что-то с земли. Так с зажатым кулаком и вошел в барак.
Из-за стола навстречу встал сам хозяин — уже немолодой, болезненного вида мужчина. Правая рука его висела на ситцевой перевязи.
— Товарищ Романов… Вот случай-то! Не знаю, куда и садить вас. А то давайте за стол, чаю выкушаем…
— Спасибо за приглашение, завтракал.
— Ну, ежли так… Жена, табуретку дай. Нинка, кыш!
— Сидеть-то когда… — засмущался от любезности хозяина Тихон. — Сам знаешь, в лодке за день насижусь.
— Да, да! — Торгаев тряхнул черным чубом. — А я, вот видишь, оплошал опять. Рана потекла… Не то бы помог, усидел разве!
— Куда с такой рукой! Я что к тебе, Иван. Ты вчера заявление оставил в конторе, просишь лошадь…
— Нужда! Хотели с бабой сена привезть на осенню распутицу.
— Зайди на конный, скажи там. что разрешил начальник дать лошадь. Зачем бумажку. писанину-то разводить! Да. вот… Шел сейчас, смотрю — валяется… — Романов разжал кулак. — Смотри, пуговица! Твоя, однако. Армейская…
— Чё-то не знаю. Сейчас!
Торгаев торопливо пробежался пальцами левой руки по планке ворота, потом заглянул на обшлага гимнастерки.
— Одна у меня фронтовая рубаха… Извините. что озаботил. Мои все в целости, в наличности…
Тихон уже успел увидеть — пуговицы действительно были все на месте.