Игренька устал тянуть тяжелую телегу. То ехали темным бором, и колеса стучали по корневищам старых сосен, то прыгали по болотным кочкам… Теперь, когда Кимяев выгрузил в клубе рыбу, мерин выказывал нетерпение: резво, без понукания, трусил к конному двору, чтобы распрягли и спустили на выпаса.
Тощий конюшенный сторож возился в деннике, вяло убирал давний сухой навоз.
— Труженикам гужтранспорта наше с кисточкой!
Корнев вскинул худое бородатое лицо, не отозвался на шутку. Приставил к заплоту вилы, подошел, с передка телеги заглянул в пустую бочку.
— Мыть опять мне… Ладно, сполосну. А чего канителился всю ночь на озере? Или в прятышки с лешаком играл…
Костя уже распрягал, ухмыльнулся.
— Ты, дядя Федя, не бабка, а угадка… Так оно в точности и было! Спутал вчера Игреньку, вроде лучше не надо, а леший-то и снял путо с ног. Упорол коняга аж на Мотькину поляну. Вот и колесил, искал его до свету.
— За Игренькой глаз да глаз нужен. Бегово-ой, нравный конь! Постой, ты что, раззява… Не мог как следно чересседельник затянуть, а?! Гляди, хребтину сбил!
Озадаченный, Кимяев взглянул — правда… Сквозь темную, парную еще кожу лошади проглядывало яркое розовое пятно.
— Злыдень! — наскакивал Федор на Костю, и борода сторожа тряслась. — Романову доложу! Ведь это конь, конь! Э, да что вы, молодые, теперь знаете о лошади!..
Унылыми глазами парень глядел на Игреньку, робко оправдывался:
— Темно… Кажись, ладно и запрягал…
— Я те дам… Ка-ак вытяну по спине перетягой, и жаловаться не пойдешь!
Корнев утишился не скоро. Приказал сбегать за дегтем и смазать сбитость лошади. Еще велел молчать и слушать, когда старшие говорят.
Домой парень не пошел. Нужно было увидеть начальника, сказать, что с рыбой порядок, привез целую бочку. А главное, отпроситься поспать.
В белой нижней рубахе Романов умывался на улице. Бокастый медный рукомойник весело сиял на солнце, разбитно гремел тяжелым длинным пробоем.
С крыльца сбежала с полотенцем в руках Катя Рожкова. Босоногая, еще теплая со сна, с ярким румянцем на щеках, девчонка была в пестром платье, на плечи ее падала густая волна желтых волос.
Кимяев разом выпрямился у калитки, лихо сбил на затылок фуражку, открыл свое худощавое лицо солнцу и Кате.
— Наше вам…
Катя обернулась: