— Доброе утро, Костик!
И убежала в дом. У Кости в груди заныло.
— Нарисовался без вести пропавший, — Тихон говорил со сна густо, сердито. — Как говорится, пошел наш посол по свежий рассол… — Начальник руки не подал, утерся холщовым полотенцем и теперь растирал ладонями щеки. — Садись, за постой все равно не платим…
На лавке, что стояла у летней кухоньки, Романов придирчиво осмотрел Кимяева.
— Живой, варна-ак… Варначина, говорю! Ведь почти не спал из-за тебя. Ты же вчера с обеда на озеро укатил. Жду-пожду стука в окно — нету! Аммоналом ведь промышляешь. Не дай бог, думаю… Тебе капут, и меня загребут. Просил же и не раз просил: явился с озера ты в ночь-полночь — скажись!
— Никаких спектаклей! — нахально уверил Костя. — Мы без этих, шумовых оформлений… Я технику безопасности соблюдаю, так сказать, во всех запятых и точках…
— Смотри у меня! — пригрозил Тихон.
Кимяев рассказал, что его задержало на озере, сходил к калитке и принес оттуда берестяную конобу[9]. Откинул легкую плетеную крышку. Пахнуло изнутри осокой, сырой рыбой.
— Щуки… Спаси-ибо! Фаина давно об ухе соскучилась, Вовка и тот просит…
— Средненькие все. Кабы расстараться ту щучку, которая с ручку…
Романов всегда расслаблялся, когда речь заходила о рыбе. Сам в свободное время любил посидеть с удочкой. Загорелся глазами, а лицо мальчишечье, мечтательное.
— Худо ли большиньку поймать. Все порываюсь сам поудить, да когда…
— Вам теперь некогда, — подтвердил Костя. — То и принес.
— Нефедихе дай. Ей теперь некому наловить.
— Отношу каждый раз, точно!
— Не жалей! Время такое, брат, что жадничать никак нельзя. Может, посидишь, завтрак ладит Катюша…
Парень крутнул головой.
— Нет! Мать, наверное, тоже заждалась. Что я хотел сказать, Тихон Иванович… — Костя полез в карман своей брезентовой робы. — Нашел пуговицу…
Начальник помнил наказ Былина и насторожился. Может, разыгрывает Кимяев… Мастак он на такие дела! Да нет, откуда ему знать.
Мятое от бессонной ночи лицо парня, однако, было серьезным.